Проклятие Раду Красивого

Слуга присел перед мальчиком на корточки и открыл шкатулку, в которой, как выяснилось, лежало несколько десятков игрушечных воинов, искусно вырезанных из дерева и раскрашенных. Половина из них представляла разные роды турецких войск, а другая половина — крестоносцев.

Алексий, просияв от восторга, тут же освободился от служанки, но мать поспешно схватила сына за рукав, притянула к себе и прошептала что-то на ухо.

Наконец, мальчик, уже никем не останавливаемый, потянулся к шкатулке и взял в руки янычара в белой шапке и красном кафтане, а затем оглянулся на мать, будто спрашивая, правильно ли сделал.

Возможно, Алексий и сам, без подсказки, схватил бы первым турецкого воина. А если всё же крестоносца? Мария предпочла не рисковать.

"До чего же он милый", — думал я, глядя на этого кудрявого малыша, который расставлял свою игрушечную армию на краю ковра, пока мать по обыкновению угощала меня и Мехмеда вином.

Не помню точно, о чём мы втроём говорили, когда Мехмед вдруг произнёс:

— Али, а ведь ты забыл поблагодарить меня.

Алексий стоял, держа в руках игрушечного янычара, и выглядел немного растерянным. Как видно, мальчик привык, чтобы ему подсказывали, что делать — поклониться, взять одного воина, а не другого...

— Поцелуй меня, — подсказал Мехмед.

Алексий подошёл к сидящему султану и поцеловал его в щёку.

Я не видел лица Мехмеда в тот момент, но увидел руку султана, по обыкновению унизанную перстнями. Она легла на спину мальчика, и медленно двинулась вниз — от лопаток до поясницы... Я сначала смотрел на это с лёгким недоумением, но вдруг вздрогнул от внезапно пришедшего осознания... "Нет, — подумал я, — не может быть!" Я видел, что ладонь Мехмеда сейчас напряглась так, как если бы её обладатель испытывал страсть. Но к кому? Пальцы султана будто хотели проникнуть сквозь ткань халата к коже мальчика, почувствовать её...

Я много раз видел, как рука султана скользила по моему телу. Подушечки его пальцев будто впивались в меня, а сама ладонь старалась повторить все рельефы, даже самые незаметные. И вот теперь я подумал: "Так же... Он прикасается к нему так же, как ко мне. Но ведь этому мальчику всего шесть лет. Всего шесть! Неужели, Мехмед желает его? Шестилетнего! Желает? Как такое возможно?"

Других мыслей в моей голове просто не осталось. Я смотрел то на Алексия, вернувшегося к игре, то на султана и спрашивал себя: "Но как же так? Почему!? Ведь султану нравятся отроки, а не дети. Мне было тринадцать, когда на меня обрушилась султанская "милость". Иоанну Сфрандзису было четырнадцать, когда Мехмед попытался сделать то же с ним. Якову Нотарасу было четырнадцать, когда Мехмед заприметил его. А Алексию шесть. Он — ребёнок!"

Впрочем, я слышал, что люди, которые перестали себя в чём-либо ограничивать, перестают обращать внимание даже на возраст. Султан стал ничем не лучше тех женолюбов, которые женятся на девятилетних девочках. На девятилетних! Дескать, сам пророк Мохаммед впервые познал свою жену Аишу, когда ей было девять.

В стране, где возможны свадьбы с девятилетними детьми, насилие над маленьким мальчиком уже не кажется невозможным... Однако Алексию не исполнилось и семи. Его прямая кишка оставалась ещё слишком узкой. Если бы султан попробовал проникнуть туда, мальчик истёк бы кровью и мог даже умереть. С ним не следовало так поступать хотя бы по этой причине!

"Да, в прямую кишку нельзя. Зато всё остальное можно, — возразил раздавшийся откуда-то из глубин моего сознания голос, и мне вдруг показалось, что это голос самого Мехмеда. — Мальчика можно научить ласкам и сказать, что это такая игра. Игра для взрослых мальчиков".

Я смотрел на султана, а тот смотрел на Алексия, и, кажется, что-то говорил Марии о нём — то, что у неё чудесный сын. Султан не скрывал своего восхищения, но восхищение бывает разное. Я тоже полагал, что Алексий — чудесный ребёнок, но мне при взгляде на него совсем не хоте... Я даже мысленно не мог договорить эту фразу.

А Мария? Неужели, она не чувствовала и не видела? Или она заранее согласилась? Или понимала, что всё равно ничего не может сделать? Но почему она казалась так спокойна!? Если бы мне сейчас предложили заглянуть в её душу, я бы отказался, потому что боялся того, что мог там увидеть.

Я снова посмотрел на Мехмеда, и мне захотелось процитировать ему Платона: "Надо бы издать закон, запрещающий любить малолетних". Даже Платон не одобрил бы связи с маленьким Алексием! Платон хотел, чтобы это запретили законодательно. Однако Мехмед не признавал законов. В Турции единственным законом являлась воля султана.

Конечно, был ещё и шариат, но если бы шариат, в самом деле, соблюдался, то связь Мехмеда со мной оказалась бы невозможна. Тогда Иоанн Сфрандзис и Яков Нотарас не умерли бы, и Алексию ничего бы не грозило. Я уже не говорю про те установления шариата, которые касались хмельных напитков. Если б все соблюдали шариат, Мехмед не пил бы вино, и отец Мехмеда не пил бы и не умер бы от пьянства.