Проклятие свитера для бойфренда

Морайя вернулась в колледж после нескольких семестров дома; теперь, возвращаясь домой, я снова сплю в своей собственной кровати. Она поселилась в отдельной квартире в студгородке, где в своей обычной манере мама перекрасила все стены, хотя аренда была всего на один год. Она перевезла с собой одного из котов нашей семьи – Гарри, который принадлежал дедушке с бабушкой. Она присылала нам фотографии, как он сидит в засаде в пространстве между холодильником и потолком или свернулся калачиком возле ее рукодельного уголочка со швейной машинкой и всякими обрывками и веревочками. И наконец, после долгих лет стартов и пауз, она закончила учебу. Мы все прилетели в Сент-Луис и вволю наплакались, когда она шла по проходу с одногруппниками, когда профессор, раздающий дипломы, назвал ее имя, когда она получила награду за выдающуюся скульптурную композицию. Нельзя сказать, что теперь все в порядке или когда-либо станет. Просто пришло время продолжать двигаться вперед.

В те редкие моменты, когда мы обе оказываемся в одном и том же месте в одно и то же время, мне нравится наблюдать, как она работает. Ее проекты совершенно отличны от всего того, что делаю я, но в некотором роде они похожи: начинаются из ничего, присоединяют к себе новое ничто снова и снова, пока не станут чем-то. Ее работы – жесткие, а мои – мягкие; ее – прочные, а мои, как правило, можно вывернуть, сложить и положить плашмя. Мне нравится, как они смотрятся рядом друг с другом: ее корзинка висит на ручке двери в моей квартире, напротив стены с вышивками и двумя крошечными настенными панно, которые я сделала, пока не потеряла интерес к ткачеству; еще одна корзинка стоит на книжной полке рядом с кучей записных книжек с каракулями, с попытками упорядочить мою запутанную жизнь в серию лаконичных историй.

Есть у меня такая фантазия, что мы откроем вместе магазин, где будем продавать свои поделки, своего рода универмаг-плюс-магазин-пряжи-плюс-кофейня (плюс бар, зная нас). Морайя всегда смеется надо мной, когда я становлюсь излишне сентиментальна, когда я тороплю события или изливаю свои чувства, с гордостью восторгаясь тем, как далеко она продвинулась; она знает лучше меня, что это не конец, что всем нам предстоит еще долгий путь. Но я не возражаю оказаться той самой сентиментальной сестрой, любительницей порядка и укоренившихся привычек, если уж кому-то из нас двоих, рукодельниц, нужно взять на себя такую роль. На самом деле, это звучит не так уж плохо.

Утром погода была лучше. Вы все проспали

Насколько мне известно, папа за свою жизнь не связал ни единой шапочки. Он не вяжет крючком или спицами, не шьет и не вышивает. Я даже не припомню, чтобы он рисовал картины. Когда он сидит в тишине, в любимом кресле дома в Бостоне или за обеденным столом в Род-Айленде, обычно у него в руке iPad или пачка рабочих документов. Так не похоже на меня, ведь мои руки никогда не бывают в покое, всегда порхают, создавая новые крошечные вещички. Но чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, что мы сделаны из одного и того же теста.

В Род-Айленде он просыпается до рассвета. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить остальных членов семьи, он берет сапоги и удочку, но стены в нашем домике на пляже такие тонкие… Двери захлопываются или распахиваются без особых усилий, от простого дуновения ветра; деревянные половицы скрипят, словно приглушенно посмеиваясь.

Он шуршит и возится, и уходит еще до первого луча солнца. Иногда к нему присоединяется наш пес, хотя единственное, чем он может помочь, это составить компанию и подарить свою неизменную улыбку. Иногда папа вытаскивает каяк в океан или в близлежащий плес (слово, которое я узнала от него) и выходит в открытое море на веслах, чтобы найти рыбу. Однако обычно он стоит на берегу и ждет.

Я не совершаю таких предрассветных ритуалов, но часто просыпаюсь так же рано, как и он, и пусть я потом весь день буду нарочито преувеличенно зевать, все равно я рада. Мне нравится лежать на двуспальной кровати и смотреть в окно на тонкую полоску неба. Мне нравится дремать и снова просыпаться в момент, когда он возвращается домой, бросает снаряжение в гараже и ставит на плиту кофейник, который все еще будет горячим три часа спустя, когда все остальные вернутся к жизни. Мне нравится быть незримым свидетелем этого ритуала, который отец соблюдает последние несколько лет. Он приглашал и меня, и Морайю, и Мэттью присоединиться к нему, но мы скорее относимся к любителям подрыхнуть до десяти и сильно пошуметь. Мы уж точно не относимся к таким любителям, как отец, чтобы позволить какой-то рыбе и волнам указывать нам, что нужно делать.

«Жаль, вы все проспали, – говорит он, даже если мы случайно проснулись в восемь, даже если небо идеально голубое и воздух именно нужной степени теплоты. – Сегодня утром было еще лучше». Мы раздраженно закатываем глаза и допиваем остатки кофе.