Проклятие свитера для бойфренда

Он рядом от всего, потому что все в Род-Айленде, самом миниатюрном штате этой великой страны, находится рядом со всем. Крошечный Квони (технически даже не город, а «пожарный участок») – рядом с Уэстерли, где есть парочка ресторанов и баров и только один действительно хороший магазин одежды – кофейня.

Раньше там был магазин пряжи, но он закрылся, зато сейчас есть одно из огромных пригородных отделений Michaels. Здесь же, каким-то чудом, даже есть своя собственная железнодорожная станция.

Именно это и развеяло сомнения, в корне изменив ситуацию. Я выяснила, что могу запрыгнуть на поезд на Пенн-стейшн и быть у порога дома родителей чуть больше, чем через три часа. Я могла спастись от запахов и жара мегаполиса, обжигающего в разгар лета. Я могла избежать, пусть и всего лишь на выходные, утомительного и такого неизбежно хлопотного удовлетворения целого ряда своих повседневных потребностей и поселиться в гнездышке моей семьи (у которой, конечно, тоже есть свои потребности, но они хотя бы отличаются от моего обычного набора). У меня камень с души упал, когда я осознала, что на самом деле не так уж сложно противостоять непреодолимо сильному притяжению города, и работе, и моему представлению о том, кем я должна быть. Папа чувствует то же самое; и как бы мама ни любила этот домик, который она обустроила с присущей ей теплотой, а Морайя и Мэттью ни любили бы пляж и бесконечный запас пива, именно мы с отцом больше остальных с нетерпением ждем лета, именно мы с одержимостью обсуждаем это в семейном чате в промежутках между фотографиями наших теперь уже четырех домашних питомцев. Мы любим соленый запах и приглушенный свет. Мы любим спокойные ритмы, безмятежные мысли. Мы любим себя там такими, какие мы есть.

Не то чтобы Бостон был намного дальше от Нью-Йорка – может быть, на полтора часа дольше на поезде – но у меня никогда не было столь сильного желания поехать домой-домой, как то, что возникло тогда, когда появился Род-Айленд.

Дом-дом – это где гнездышко может быстро превратиться в черную дыру, засасывающую меня в одно и то же место на диване и превращающую в ту самую личность, которой я была лет в четырнадцать. И мне вовсе не нравится, кем я там становлюсь: капризной, не терпящей возражений, вдруг не в состоянии даже составить грязную посуду в раковину и склонной не ложиться спать, пока не зачирикают предрассветные птички, не в силах занять себя хоть чем-нибудь. Все это ощущалось немного тяжеловато, немного запутанно, скорее напоминая регресс, а не возвращение домой.

Но поездка в Род-Айленд – чиста. Она ничем не омрачена. Я почти ничего не беру с собой – там уже есть зубные щетки и пижамы – и расслабляюсь по полной. Это все же означает противостояние с Пенн-стейшн, которая вам покажется, если вы там никогда не бывали, похожей на средних размеров торговый ряд где-нибудь в захолустной дыре, а билеты на поезд могут стоить столько же, сколько на каком-нибудь летательном аппарате, а папе приходится противостоять дорожным пробкам и платным дорогам, и мерзко ранним подъемам, чтобы успеть смотаться туда-обратно. Хотя мы оба знаем, что оно того стоит.

Рыбалка, как я считаю, это версия рукоделия для отца, место, где он может сосредоточиться на своем дыхании и тех проектах, над которыми работает вместе с волнами. Он разбирается в приливах и отливах, и в погоде так же, как я разбираюсь в вязаном полотне или Морайя разбирается в корзинах, и знает, как действовать дальше. Мы все становимся экспертами. Мы все посвятили себя вещам, которые одновременно гораздо больше и намного меньше, чем мы есть.

Понимаешь ли ты, что твои родители тоже люди? Я долго этого не понимала.

«Смотри, что я сделала!» – хвасталась я, закончив последний ряд шапочки или шарфа. После двадцати лет рукоделия можно подумать, что это уже набило оскомину. Может быть, так оно и есть для тех, кому я это говорила, но для меня – никогда.

«Поймал сегодня большую рыбину», – говорит папа, когда кто-нибудь из нас спускается утром по лестнице, спотыкаясь спросонья. Так происходит не всегда – может пройти много дней, когда нет клева, но даже если и есть, то рыбу размером меньше 70 сантиметров или мелочь, годящуюся только на помойку, он отпускает обратно в океан. Но, если звезды складываются как надо, к тому моменту, когда мы все проснемся, морозилка будет забита полосатыми окунями. И честно говоря, неважно, поймает он что-нибудь или нет; он всегда возвращается обратно более умиротворенным и счастливым, чем когда уходил, не так, как было в дни гольфа, со всеми этими подсчетами очков и выигрышами и проигрышами.

Однако в те дни, когда ему удается хоть что-то поймать, они с мамой готовят рыбные котлеты, и мы впятером собираемся вокруг стола на заднем крыльце и стойко поедаем результат усилий отца – его хобби, его любовь.