Проклятое сердце (ЛП)

Я чувствую запах Данте, сильно мужской. Он пользуется не тем одеколоном, что раньше, но запах его кожи тот же — пьянящий и свежий. Я вижу, как перекатываются его мускулы под тяжелым пиджаком. Теперь он танцует лучше. Но ни в его теле, ни на лице нет удовольствия.

Боже, это лицо…

Темная тень вдоль всей его челюсти, заметная даже тогда, когда он чисто выбрит. Глубокая ямочка на подбородке. Черные глаза, самые темные и свирепые, которые я когда-либо видела. Густые темные волосы, которые выглядят влажными, даже когда это не так, зачесаны назад.

Я хочу его. Так же сильно, как и всегда. Даже больше…

Как будто это желание росло и распространялось внутри меня все это время, а я даже не подозревала. Все то время, когда я думала, что покончила с ним… оказалось, я вообще никогда его не отпускала.

Я чувствую, как горячие слезы щиплют глаза. Быстро моргаю, чтобы избавиться от них. Я не могу позволить ему увидеть меня такой.

Данте прочищает горло. Все еще не глядя на меня, он говорит:

— Я читал о твоей сестре. Мне жаль.

Я издаю сдавленный звук, который чем-то похож на «Спасибо».

— Там было сказано, что ты усыновила ее сына.

Все вокруг нас замедляется. Светильники — это размытое золотое пятно. Стены, обшитые деревянными панелями, скользят мимо как в замедленной съемке. Знаю, что песня вот-вот закончится, но последние такты, кажется, тянутся бесконечно.

Я могла бы сказать Данте правду прямо сейчас.

Я могла бы сказать ему, что Генри — его сын.

Но меня останавливают две вещи:

Во-первых, я понятия не имею, связан ли Данте все еще с итальянской мафией. Я предполагаю, что, скорее всего, да. Как бы ни вырос его бизнес за последние девять лет, я сомневаюсь, что он избавился от всех следов своей прежней работы или избавился от своих связей с преступниками Чикаго. Он все тот же опасный человек, как и всегда, возможно, даже более опасный.

И вторая, более трусливая причина…

Данте будет в ярости, когда узнает.

Когда я уезжала, я думала о ребенке только как о своем. Мой, чтобы защищать, мой, чтобы заботиться. Я считала своим правом увезти своего ребенка в другую страну, в более безопасную жизнь.

Но когда Генри вырвали из моих рук в больнице, я начала думать по-другому. Каждый раз, когда я упускала какой-то момент его жизни из-за работы — первые шаги или первое слово, — я понимала, как многое пропускал и Данте.

Скрывать свою беременность было ужасно.

Скрывать сына было непростительно.

Поэтому я не могу сказать правду о Генри, потому что боюсь. Боюсь Данте.

Я ловлю себя на том, что глупо киваю. Веду себя так, как будто Генри действительно мой племянник. Продолжаю лгать, потому что не знаю, что еще делать.

Песня подходит к концу, и Данте отпускает мою руку.

Он слегка кивает мне, почти кланяется.

Затем уходит от меня, не сказав больше ни слова.

А я остаюсь стоять там, несчастная и одинокая, каждая клеточка моего тела тоскует по мужчине, исчезающему в толпе.

28. Данте

Почему я танцевал с ней?

Будь проклята Аида за то, что сует свой нос туда, куда не следует.

Я привык к полному игнорированию моей сестрой чужих границ, но в этот раз она зашла слишком далеко. Она знает, что Симона под запретом во всех смыслах. Я не говорю о ней. Я даже не думаю о ней.

Но это не совсем так, не так ли?

Я думаю о ней каждый чертов день, так или иначе.

Почему это никогда не проходит?

После того, как она ушла, я, кажется, на какое-то время сошел с ума. Я видел Симону повсюду — на углах улиц, в ресторанах, в проезжающих машинах. Каждый раз я поворачивал голову, думая, что это действительно она, только чтобы понять, что это была незнакомка. Кто-то, кто на самом деле совсем не был похож на нее.

А потом начался настоящий вынос мозга. Ее лицо стало появляться на обложках журналов, в розничных магазинах и в отделах косметики. Ее новая карьера казалась жестокой шуткой, призванной мучить меня. Однажды я заснул, смотря телевизор, и проснулся от звука ее смеха — она была на The Late Show, где давала интервью Стивену Колберту.

— Так каково это — быть самой красивой женщиной в мире, Симона? Как у самого красивого мужчины, у меня есть кое-какие мысли… — Смех в зале.

Я не мог от нее отделаться. Мне негде было спрятаться.

Я ненавидел Чикаго. Я ненавидел свою работу. Я даже ненавидел свою семью, хотя это была не их вина. Я ненавидел все то, что заставило Симону уйти от меня. То, что сделало меня недостойным ее.

Я больше не хотел быть самим собой — мужчиной, который любил ее и не был любим в ответ.

Так я пошел в армию.

Я полетел через весь мир в богом забытую пустыню, просто чтобы найти место, где мне не пришлось бы видеть ее лицо.

Хотя оно все равно мне мерещилось. Я видел ее лицо в казармах, в песчаных дюнах, в пустых звездных ночах. Оно всплывало за моими закрытыми веками ночью, когда я пытался заснуть.

Я бы сказал, что запомнил каждую деталь.