Проклятые

Быть новоумершим духом ничуть не легче, чем новорожденным младенцем, поэтому я благодарна даже за толику участия и заботы. У моей могилы на частном кладбище «Форест-Лаун» все заливались слезами: плакали мама и папа, плакал президент Сенегала. Все рыдали навзрыд. Все, кроме меня, потому что, мне кажется, плакать на собственных похоронах – это верх эгоизма, ведь все равно никто не видит меня настоящую, бесплотного духа среди скорбящих. Да, я знаю, что в архетипическом сценарии под «Тома Сойера» усопшему должно быть приятно посетить собственную поминальную службу и убедиться, что все его обожали и втайне любили, однако горькая правда заключается в том, что большинство людей так же фальшиво относятся к тебе после смерти, как и при жизни. Если в том есть хотя бы малая доля выгоды, все, кто тебя ненавидел, будут рвать на себе одежды, заламывать руки и рыдать крокодильими слезами. В качестве примера можно взять троицу этих притворщиц, мелких мисс Блудливо Макблуди. Они обступили мою убитую горем маму и втирают ей в уши, как сильно любили меня, и при этом перебирают своими паучьими анорексичными пальцами с французским маникюром дорогущие четки с таитянским черным жемчугом, рубинами и изумрудами, созданные Кристианом Лакруа по заказу «Булгари», которые они по-быстрому купили на Родео-драйв специально для сегодняшних похорон. Эти три мисс Шлюшки Шлюхенгеймер нашептывают моей несчастной маме, будто получают от меня послания из загробного мира, я прихожу к ним во сне и умоляю передать слова любви и поддержки моей семье. А моя бедная мама пребывает в таком сильном стрессе, что слушает этих кошмарных гарпий и принимает всерьез их вранье.

Вокруг папы в огромных количествах вьются блондинистые ассистентки. Все, как одна, в сексуальных черных стриптизерских перчатках, словно меряются друг с другом длиной стройных ног, задирают повыше черные мини-юбки, демонстрируя загорелые, тщательно проэпилированные бедра; сжимают в руках, как клатчи от Шанель, новенькие миниатюрные Библии в черных кожаных переплетах. Сразу ясно, что это никакие не ассистентки, а самые обыкновенные шлюхи, которые спят с отцом – при всех его благородных, высокоморальных трюизмах левого толка, – но он не сможет включить их зарплаты в бюджеты съемок, если признается, что их ассистентство состоит исключительно из минета. Этот плаксивый медиацирк разворачивается вокруг моих бренных останков, упакованных в органический саван из неотбеленного бамбукового волокна с какой-то дебильной, якобы азиатской, каллиграфией; саван напоминает большую белесую какашку, покрытую китайскими бандитскими метками. И тут же красуется мое свежевысеченное надгробие. Таковы бесчисленные унижения, которым подвергаются мертвые: на камне выбито мое полное нелепое имя. Мэдисон Десерт Флёр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер. Моя самая страшная тайна, какую я скрывала от всех тринадцать лет жизни и которой трем мисс Шлюхен Шлюхенберг явно не терпится поделиться с моими бывшими одноклассницами в Швейцарии. Не говоря уж о том, что высеченные в граните даты рождения и смерти навсегда зафиксируют в истории, что мне было вроде как девять лет. И будто этого мало, эпитафия гласит: «Ныне Мэдди припала к священной груди Вечной Богини и сосет ее дивное молоко».

Весь этот маразм – именно то, что достанется человеку, если он умер без нотариально заверенного завещания. Я мертва и стараюсь держаться подальше от этой безумной толпы, но все равно слышу запах их декоративной косметики и лака для волос.

Если бы я не знала значения слова «маразм», то теперь бы уж точно выяснила. А что касается слова «ущербный», то достаточно лишь оглядеться вокруг.

Если вы в состоянии переварить дополнительную информацию о загробной жизни, то вот вам еще один факт: среди скорбящих на похоронах сильнее всех скорбит сам усопший. Вот почему меня прямо захлестывает благодарность, когда, оторвав взгляд от этой унылой картины, я вижу черный лимузин «Линкольн», припаркованный с незаглушенным двигателем у обочины на краю кладбищенской аллеи. В его отполированном до зеркального блеска боку отражается армия скорбящих… голубое небо… ряды надгробий… Отражается все, кроме меня, потому что у мертвых нет отражения. На земле мертвые не отбрасывают теней и не проявляются на фотоснимках. И, что самое приятное, рядом с машиной стоит водитель в форме, его волосы спрятаны под фуражкой, половина лица скрыта за зеркальными темными очками. В руке, обтянутой черной перчаткой, он держит табличку, на которой написано крупным размашистым почерком: Мэдисон Спенсер. На лацкане форменной куртки приколот хромированный значок с выгравированным на нем именем, но я не смотрю, что там за имя, потому что заранее знаю, что по многолетней привычке забуду его через секунду и стану называть водителя Джорджем.