Проклятые

Даже сейчас, продолжая рассказывать, я сомневаюсь, нужно ли употреблять всякие умные фразочки вроде «виршей о сокровенном» и «безысходной мировой скорби». Да, моя вера в себя сильно пошатнулась. Подлинные обстоятельства моей смерти выставляют меня идиоткой, вовсе не блещущей умом юной интеллектуалкой, а претенциозной позеркой, не знающей жизни. Не умницей, а самозванкой, создавшей свою иллюзорную реальность из горстки заумных слов. Эти слова были моим реквизитом, моей декоративной косметикой, моей нарощенной грудью, моей координацией движений, моей уверенностью в себе. Эти слова служили мне костылями.

Наверное, так даже лучше. Лучше осознать свои заблуждения в ранней юности, чем потерять устоявшееся чувство собственного достоинства в среднем возрасте, когда молодость и красота увядают, а сила и живость ума потихонечку сходят на нет. Гораздо хуже упорно цепляться за сарказм и презрение ко всем и вся, пока не окажешься в изоляции, ненавидимая сверстниками. Однако столь радикальная форма психологической коррекции курса все равно кажется… катастрофической.

Полностью осознав этот кризис, я возвращаюсь по собственным следам. В ту самую клетку, где впервые очнулась в аду. Мои руки повисли, как плети, подаренный Арчером перстень с бриллиантом сверкает тяжелым ворованным блеском. Я уже не могу представляться экспертом по смерти и поэтому удаляюсь в свой загончик из склизких прутьев, где найду утешение под замком, с которого соскребла грязь и ржавчину острая булавка мертвого панк-рокера. Проклятые души в соседних клетках замерли, ссутулившись и обхватив головы руками. Кто-то так долго сидел неподвижно, в кататоническом ступоре жалости к себе, что его окутала паутина. Кто-то ходит по клетке, бьет кулаками по воздуху, что-то бормочет себе под нос.

В общем-то, еще не поздно все переиграть. Я могу стать юморной хохотушкой, посвятить себя высокому искусству, энергично кувыркаться на гимнастических матах или же сочинять мрачные поэтические шедевры. Однако, раз потерпев неудачу в изначальной стратегии, я уже никогда не сумею поверить в свою единственную идентичность. Неважно, кем я стану в будущем: спортсменкой или вечно укуренной наркоманкой, улыбчивой рожицей на упаковке пшеничных хлопьев или глушащей абсент поэтессой, – эта новая личность всегда будет казаться мне такой же фальшивой и суетной, как накладные пластиковые ногти или переводная татуировка. Всю загробную жизнь я буду чувствовать себя такой же подделкой, как «маноло бланики» Бабетты.

Проклятые, впавшие в беспамятство души в соседних клетках настолько погружены в безропотный ужас, что даже не в состоянии отгонять мух, ползающих по их грязным рукам. Эти мухи свободно разгуливают по лицам, по испачканным лбам и щекам. Черные мухи, жирные, как изюм, ходят по остекленевшей поверхности их затуманенных глаз. Заползают в безвольно открытые рты и вылетают наружу уже из ноздрей.

Другие осужденные души за тюремной решеткой рвут на себе волосы. Разъяренные души разрывают в клочки свои тоги и ризы, саваны и горностаевые мантии, шелковые платья и твидовые костюмы из бутиков на Сэвил-роу. Среди них – римские сенаторы и японские сёгуны, умершие и проклятые задолго до моего рождения. Они мучительно стонут и бредят. Брызги их слюны растекаются в затхлом воздухе туманной взвесью. Пот течет по лбам и щекам, отливая оранжевым в свете адских костров. Обитатели ада машут руками, трясутся от ярости, грозят кулаками пылающему небу, бьются головами о железные прутья, пока не слепнут от собственной крови. Другие раздирают себе лица до мяса, вырывают глаза. Их надломленные, хриплые вопли не умолкают ни на секунду. В соседних клетках… и в клетках за ними… до самого горящего горизонта по всем направлениям. Бесчисленные миллиарды мужчин и женщин вопят от отчаяния, выкрикивают свои имена, называя себя королями, честными налогоплательщиками, представителями угнетенных меньшинств или законными владельцами недвижимости. В этой адской какофонии вся история человечества распадается на отдельные акции протеста. Грешники требуют соблюдения своих неотъемлемых прав. Они настаивают на собственной праведной невиновности как христиане, мусульмане или иудеи. Как филантропы или врачи. Как образчики добродетели или мученики, как кинозвезды или политические активисты.

В аду нас терзает именно привязанность к своей устоявшейся идентичности.