Проклятые убийцы

– Я, конечно, извиняюсь, но меня ждут другие клиенты, – буркнул официант и умчался по своим важным делам.

– Что за мистика? – вслух удивился Пустыня.

– Не знаю, но нам лучше сматываться отсюда, пока не получили статус чудиков, – подскочил Анубис.

– Пожалуй, ты прав, – последовал за ним Сальери, и секстет быстро, но тихо покрался к выходу.

– А то ещё эти дети так хищно пялились на меня, – шипел в ухо Анубиса Калигула. – Уже тогда было ясно, что это гиблое место. Скорее всего, для «Глаз в глазури» они используют настоящие глаза, а в «Бантах с джемом» вместо джема кровь, – заключил император.

Запятая

Разлука, в самом деле, сильнее и больней любых сердечных мук

– Поль Верлен

Сальери писал так же часто, как писал (ударения расставляйте как душе угодно). Его не могли выбить из колеи никакие обстоятельства и, вернувшись, уселся за работу во второй раз.

«Даже перед смертью на её лице розовело тире улыбки», – вновь записал он, мыслями всё ещё находясь в кафе «Факел».

Почему этот официант их дурачил? Неужели завистливый редактор Моцарт успел вступить с ним в заговор? Но когда? Как Сальери мог пропустить их шушуканья?

Писатель лишь сильнее убедился, что за ним ведут охоту. Даже Психолога подослали, чтобы сбить с толку. Но Сальери не так-то просто обезоружить. Он никогда не перестанет творить. Он ни за что не отдаст свои гениальные мысли, даже если на кону окажется его жизнь.

«Памела улыбалась, пересчитывая таблетки, потому что знала: впереди её ждёт свобода. Она примет не только капсулы, но и самостоятельное решение. Она докажет, что управляет своей судьбой» – скрипя карандашом и сердцем, выводил писатель. Он так и не понял, кто кем руководил: автор персонажем или персонаж автором?

Откуда в Сальери это въевшееся пятно горечи? Отчего он ощущает огромную утрату? Почему, лишая жизни фантазию, он испытывает больше сострадания и грусти, нежели убивая реального человека? Всё-таки мысль гораздо ценнее и дороже плоти. Особенно – твоя любимая мысль.

То, что находилось под бровями, сузилось в две морщинистые щёлки, из которых потекла вода. Сальери не мог поставить финальную точку и потому повторял одно и то же сотни раз. Его роман состоял из воды примерно на столько же процентов, как огурец или человеческий организм. То есть на восемьдесят или на девяносто.

– Почему у тебя глаза на мокром месте? – бесшумно подошёл Мама в мягких тапочках.

– Я… я убил её! – проскулил Сальери, радуясь возможности выплакаться перед тем, кто не сможет его высмеять. Мама был вроде животного. Или ребёнка.

– Кого? – поёжился парень.

– Ту, ради которой писал, – драматично вздохнул Сальери.

– И что? – уставился на него Мама. – Что с ней сталось? То есть что происходит после смерти?

– Не знаю. Наверное, она попала в выдуманный рай, – предположил писатель, утираясь рукавом голубой рубашки.

– А разве есть какой-то другой рай? Я думал, что рай только выдуманным и бывает, – непонимающе сомкнул и разомкнул веки Мама.

– Может быть, ты и прав. Может быть, когда я лишусь плоти, то окажусь с ней на одном уровне. И мы будем счастливы, – опять прослезился Сальери.

– То есть после смерти есть нечто больше темноты? – проглотил надежду Мама, усаживаясь перед креслом писателя по-турецки.

– Как будто бы в жизни существует нечто больше темноты! – усмехнулся романист.

Мама растеряно оглянулся, не въезжая, что имеет в виду Сальери.

– Но ведь в комнате светло. Я дышу и ем перловую кашу, – возразил он. «Чем наивней человек, тем меньше ему нужно для счастья, – подумал Сальери. – Дофамин вырабатывается от более простых вещей, чем от острого секса или наркотического прихода». – А что останется от этого после того, как я умру? – не унималось животное.

– Ах, не мучай меня надоевшей риторикой! – отмахнулся Сальери.

– А мы? Что ждёт после смерти нас, Сальери? – задрожал Мама. – Пустыня говорит, что всякий заслуживает прощения, но что если нас не помилуют? – застучал зубами он. На ум Сальери пришла детская сказка «В стране невыученных уроков» с известным крылатым выражением «Казнить нельзя помиловать». Нечто аналогичное ожидало и их. Только кто будет их судить? Господь? Закон? Они сами?

Конечно, Господь сжалится над своими детьми.

Конечно, закон выдвинет снисходительную меру наказания.

Конечно, они себя не простят.

Сальери был выдающимся писателем, но не знал, куда поставить запятую.

Носочный лифт

Смелей! Теперь иль никогда!

– Поль Верлен

На следующий день Калигула проснулся от ощущения, что его сканирует потолок. Испуганный, мужчина вскочил с кровати и выбежал за дверь. Захлопнул её. Подождал, пока грудина перестанет надуваться, как парус. Отдышавшись, император приотворил дверцу и, убедившись, что комната чиста, заполз обратно. Скинул халат, натянул гольфы и штаны. Лизнул дезодорантом кожу под мышками. Надел пышную блузу с манжетами, а на неё пиджак. Заправил жидкие волосёнки под шапочку и вставил свою голову в фиолетовый конус воздушной укладки.