Проклятый и родной (СИ)

Локи не договорил, Тор накрыл его рот своими губами, ловя невнятное продолжение, напористо схватил беспечного колдуна за талию и прижал к себе. В первую секунду Лафейсон пытался мычать, дёргался. Другой ладонью Тор накрыл его затылок, не сдержался, сжимая в кулак чёрные пряди, не позволял отстраниться. Одинсон напористо и жадно пробовал сладкий рот, и Локи отвечал ему, робко обнимая за плечи. А ведь Тор не был настолько пьян, что мог бы позволить себе забыть, на кого набросился с поцелуями и объятьями. Только это не остановило, когда охотник протолкнул свой язык в чужой рот, когда не встретил сопротивления, когда распробовал сладость тонких губ. Всё это он делал сам, без подчинения чужой воле, и униженным себя не чувствовал.

Тор оторвался от колдуна, когда дышать стало нечем. Локи отреагировал странно: повис на нём, словно потерял все силы разом, обнимая за плечи и пряча лицо, он прижался лбом к сильному плечу, дышал часто и тяжело.

К счастью, на какое-то время Локи удалось заткнуть, но ненадолго.

— Я настолько жалок, что ты решил вместо смерти подарить мне утешение? — тихо заговорил Лафейсон. — Такими темпами я скоро сам начну себя жалеть.

— Ты пьян, — бросил Одинсон в ответ, схватил мага за плечи и чуть отстранил от себя, чтобы заглянуть в его глаза. — И говоришь ерунду. Дело не в жалости, Локи. Ты бы прилёг, отдохнул.

— Я лучше посижу, — стал выворачиваться маг.

— Иди в постель, а? Тебя еле ноги держат, — не соглашался Одинсон и сам же повёл упирающегося соседа прямиком к постели.

— Я не хочу.

— А я не спросил, хочешь ты или нет, — отрезал охотник, не принимая возражений. — Ты просто ляжешь и поспишь.

Наконец Тору удалось справиться со своим колдуном. С каких только пор Локи стал «своим» — не хотелось даже задумываться, не с той ли самой секунды, когда охотник принял решение поцеловать его? И это было только его желание. Пока он даже не знал, как к этому относиться, но искать себе оправдания, наверное, было глупо, и тратить на это силы он не стал.

Одинсон завалил Локи на постель, стянул обувь, колдун всё ещё в одежде закинул ноги на ложе, брякнулся спиной и тяжко выдохнул, раздвигая ноги.

— Проклятье, — разъярённым котом прошипел маг и, не смотря на Тора, стал расстёгивать штаны. — Что хочешь делай, но мне это необходимо. Отвернись, Тор, тебе ни к чему смотреть.

Одинсон в один момент залился краской, но то был вовсе не стыд. Он и не подумал отвернуться, из чистого упрямства наблюдал, как колдун стянул с себя штаны, но ровно настолько, чтобы высвободить крепнущий член. Одинсон покрылся испариной, в душе закипал гнев, как он мог подумать, что Локи отступится. Тор открыл было рот, чтобы что-то сказать, но магу не было до него дела, он закрыл глаза и стал ласкать себя, неторопливо и осторожно, как делал отец в годы его юности, словно мог спугнуть. Локи всегда подчинялся, он ему доверял. Больше было просто некому.

Охотник захлопнул открытый рот, понимая: его слушать никто не станет, Локи было не до того, а ему самому уже и не хотелось говорить. Тор не отвернулся, просто не смог, с чувством изощрённого садизма наблюдал, как сын Лафея ласкал свою плоть, твёрдую, гладкую и, наверное, тёплую. Он пытался вызвать в себе отвращение к этой картине, но ничего не выходило, злость против воли стихала, считать рукоблудие непотребством становилось всё сложнее оттого, как откровенные ласки вызывали в душе Тора отклик. И, что было уж совсем невероятным, Одинсон чувствовал, как крепло его достоинство, требуя к себе внимания.

Локи не стонал, только бесшумно глотал воздух приоткрытым ртом, где-то у кромки сознания его беспокоило присутствие Тора, но смущать его стонами он не хотел. Если охотник отвернётся, то сможет притвориться, будто ничего не происходило.

Одинсон отвернулся, когда нашёл в себе силы не смотреть, он сжал себя через штаны, как в ту злополучную ночь, и замер на пару секунд, до боли сжимая веки. Колдун выдохнул с каким-то непередаваемым отчаяньем, и это стало, наверное, последней каплей. Тор не хотел всего этого видеть, он честно ринулся к колдуну, чтобы присмирить, пусть и грубой физической силой, заставить прекратить непотребство, но вот его взгляд снова наткнулся на бёдра, усеянные шрамами, и он уже не знал, как было честнее поступить: заставить Локи остановиться или дать закончить начатое. Одинсон не успел определиться: Лафейсон выгнулся на постели дугой, при этом зачем-то закрыл себе ладонью рот и застонал совсем тихо, когда кончил.