Пролог

Отец был грезой Регины, богом – если под богом понимать некое высшее существо, про которое ты точно знаешь, что оно есть и оно прекрасно, но которое почти не обнаруживает своего присутствия. Он был – она это точно знала. Иногда он упоминался в маминых разговорах с бабушкой. Иногда он вспоминался: «Когда мы с твоим отцом…» Он явно был прекрасен, поскольку был авторитетом для мамы – на его оценку того или иного события она иногда ссылалась как на непререкаемую. Вопрос был в последнем пункте: почему он не обнаруживает своего присутствия. Мечты об их наконец-то встрече занимали Регинино воображение, сколько она себя помнила. Он появлялся, когда она спасала ребенка из огня; она, смертельно раненная, умирала у него на руках от выстрела врага народа; она выводила заблудившихся в лесу людей, и первым встречал ее он, обнимал и прижимал к груди.

Однажды – ей было десять лет – собирались ложиться спать. Они с мамой спали в одной комнате, бабушка и младший мамин брат – в другой. И тут зазвонил телефон. У них был телефон – стараниями отца, кстати, – и весь дом ходил к ним звонить.

– Да… – сказала мама, – да… да?.. ну давай… ну как… нормальная для десяти лет… на тебя, моего почти ничего… ну посмотри…

Она говорила неохотно, и Регина, которая давно научилась по маминым ответам и интонациям восстанавливать ее собеседников и содержание разговора, замерла: это отец, и он хочет на нее посмотреть. Но зачем же мама так? Вдруг его отпугнет этот небрежный тон, вдруг он передумает?

Он не передумал. В замершем, на всякий случай, состоянии она прожила три дня до воскресенья, а в воскресенье, одетая в лучшее платье и новые туфли, была отправлена играть во двор с Таткой Киселевой. Татку она не очень любила, но больше никого не оказалось. Пришлось посвятить ее в суть дела. У Татки отец был, она не очень поняла масштаб происходящего, но в дело включилась. Они то выбегали на дорогу посмотреть, не идет ли отец, то увлекались игрой и забывали о предстоящем визите.

Первой его заметила Татка.

– Глянь, не твой? – спросила она, мотнув головой на дорогу.

В самом ее конце обнаружилась крупная мужская фигура в черном костюме. Фигура несла торт, держа его чуть на отлете. Парадный вид, торт… наверное, да. Но он какой-то старый, даже издали.

Мужчина остановился. Присел и, поставив торт на землю, стал завязывать шнурок.

– Точно он, – сказала Татка.

Регина попыталась вести себя как ни в чем не бывало те несколько минут, которые он шел по дороге к их дому. Он прошел, равнодушно скользнув по ним взглядом (в Регининой версии они бежали друг навстречу другу, раскрыв руки, и звучала прекрасная музыка). Зашел в их парадное.

– Точно он, – повторила Татка.

Спустя мгновение в окне появилась мамина голова:

– Гуля!

Регина молча нырнула в прохладную сырость парадного, забыв попрощаться с Таткой. Все пошло не так, с того самого момента, как они не раскинули друг другу руки. Все в ней окаменело, но не потому, что не раскинули, а потому, что сразу стало понятно: и дальше навсегда все будет по-другому, и никогда ей уже не спасти никого из горящего дома.

В темной прихожей он неловко прижал ее к своему черному костюмному боку. Он оказался высоким и полноватым – когда она, задрав голову, посмотрела на него, то увидела только аккуратно выбритый висок над вялым пельменным ухом и зоб между подбородком и воротником. Глаза у него были серые и водянистые.

Он подарил ей настоящие часы. Но она настолько окаменела, что не смогла его толком поблагодарить и спряталась с ними за диваном. После его ухода ей влетело от бабушки и за это (что было понятно), но (что обидно) и за то, что она брала сыр с тарелки руками. Она всегда брала сыр с тарелки руками, и было нечестно сначала не предупредить о том, что сегодня надо по-другому, а потом ругаться.

Больше она мало что запомнила об этой встрече. Сидели, разговаривали, он смешно шутил. Шутил он снисходительно, голос у него был довольно высокий. Вообще он был из другого мира. Там, где она жила, не разговаривали так, как он, и, кстати, не так шутили. И предмет разговора был непривычный – что-то про культуру.

Она продемонстрировала ему свои достижения: кроссворд на тему древнегреческой мифологии, который был горячо одобрен мамой и даже дядей и торжественно послан в журнал «Пионер». Он кроссворда не одобрил. Объяснил Регине, что слово «кроссворд» происходит от английских cross – что значит «крест» и word – что значит «слово». То есть слова должны перекрещиваться, и чем больше, тем лучше. У Регины же они стояли, так сказать, взявшись за руки. Почти не встречаясь.

Потом она исполнила ему пьесу Чайковского «Зимнее утро» и тут получила одобрение, почти удивление. Затем последовал коронный номер – первая часть «Лунной сонаты». Но он неожиданно спросил, как она думает, о чем эта музыка. Она никак не думала, вообще не думала, что музыка может быть о чем-то. И он объяснил ей, что это такие осторожные шаги чего-то, что хочет стать сильным и пробиться к свету, но на него постоянно наступает темнота. И в результате темнота побеждает.