Пролог

Дача Аникеевская больше походила на жилой дом, каких, деревянных, еще полно оставалось и в Москве. Аникеев объяснил, что большинство домов здесь жилые, люди никуда после лета не уезжают. На их даче тоже можно было жить зимой: большая печка выходила одним боком в узенький коридорчик, другим – в небольшую комнатку. Большую часть этой скудно меблированной комнаты занимала пышная купеческая кровать с железной спинкой и шишечками, и Маша поспешила комнату покинуть.

Аникеев хлопотал на кухне. Маша только сейчас поняла, что в авоське была еда: хлеб, сыр, соленая рыба, овощи. Алкоголя, к счастью, не было.

– Помочь? – без энтузиазма спросила Маша.

– Отдыхайте, – не отрываясь от приготовлений, сказал Аникеев.

Она пожала плечами и вышла наружу.

Небольшой участок вокруг дома использовался обстоятельно и с умом: видимо, мамаша огородничала не только в Рязанской области. Ровные грядки, кусты смородины, несколько яблонь. Ни одного бесполезного метра. Для ее мамы это все было бы мещанством. Мама всегда говорила, что, если бы у нее была дача, она дала бы ей зарасти, только поставила бы беседку или стол, чтобы пить чай на свежем воздухе.

Ни беседки, ни стола здесь не было.

Маша присела на верхнюю ступеньку крыльца и прислонила голову к перильцу.

Как бы хорошо, чтобы ни о чем не думать. Чтобы не решать ни про какого ребенка. И отдохнуть от этого состояния, которое называется «без мамы». Просто мягкое солнце. Желтое всё, трава бурая. Листья на деревьях шуршат от ветра, слегка. Над соседним участком поднимается дым, иногда его сносит в сторону. Совсем недалеко дача Володи, но она интеллигентская, даже чересчур. В этой мещанской бесхитростности тоже что-то есть. Маша подумала, что если бы дали выбирать, где поселиться, она, наверное, выбрала бы эту. Но только без Аникеева. Боже мой, опять. Опять все заново. Он славный, по-видимому, человек, заботливый, и она, возможно, вполне могла бы с ним ужиться, если бы не надо было с ним целоваться и все остальное. Она попыталась представить поцелуй с Аникеевым и содрогнулась. Нет.

Из-за угла дома появилась маленькая черная собачка. Она деловито, глядя в землю перед собой и что-то вынюхивая, трусила по направлению к крыльцу, не обращая внимания на Машу. Лохматый хвост был закручен так лихо, что почти лежал на спине. Добежав до Маши, пес остановился и поднял на нее умненькие карие глазки, немного похожие на аникеевские. Маша протянула ему руку, пес подошел поближе, вежливо обнюхал пальцы и опять посмотрел на Машу. Она осторожно погладила его по гладкому лбу. Пес раскрыл пасть и – она готова была поклясться – улыбнулся.

– Это Рича, – сказал Аникеев у нее над головой. Надо же, как тихо подошел. – Ну, где ты шлялся, морда?

– Это ваш? – спросила Маша.

– Ну как бы да. Он здесь живет, а мы кормим его, когда бываем.

– А когда не бываете?

Аникеев не ответил, и Маша, с трудом повернувшись на тесном крыльце, подняла голову на Аникеева. Он пожал плечами:

– Как-то живет.

– И зимой?

– И зимой… Сейчас.

Он ушел в дом. Пес терпеливо стоял около Маши, часто дыша открытой пастью.

Аникеев вернулся с костью и мясными срезками. Аккуратно спустился, стараясь не задеть Машу, поднял с земли мятую алюминиевую миску, выплеснул из нее дождевую воду и отнес вместе с едой чуть в сторону. Пес крутился рядом, но не мешал.

– Рича – это Ричард? – спросила Маша.

– Ну да.

На своей территории Аникеев стал более уверенным, исчезла жалкая просительность интонаций, и Маше было проще с ним разговаривать.

– А почему Ричард?

– Да кто его знает.

Аникеев вернулся в дом, опять аккуратно миновав Машу, а Рича принялся торопливо есть, подхватывая сразу несколько кусков и роняя их назад в миску.

Маша опять прислонилась к перилам и закрыла глаза. Солнце светило сквозь веки, делаясь из желтого красным. Как было бы хорошо, если бы не было всего того, что было. Замереть, уснуть. У Лермонтова все правильно: не тем холодным сном могилы, не умереть, а замереть. Как сейчас. Держать руку на покатом собачьем лбе, ловить лицом негреющее солнце. А меж тем в глубине ее живота маленькая человеческая закорючка ожидает своей смерти. И не увидит ни собаку Ричарда, ни солнца.

– Хотите, вам сюда поесть принесу, – спросил сверху Аникеев.

Вместо ответа она встала; качнувшись, переждала приступ головокружения и прошла в дом, задев боком Аникеева.

Настроение испортилось, ели молча. Все было очень вкусно. Нет, он был бы действительно славный муж: готовить умеет, а она, кстати, нет.

– Вы учились где-то? – спросила Маша. Она вдруг поняла, что, кроме скачек, ничего о нем не знает. Кто его привел в их компанию, например. – Как вы вообще… вы с Володей были знакомы, или…

Он улыбнулся, потому что понял причину ее замешательства.