Промельк Беллы

Внешность Гаянэ была под стать окружавшей ее атмосфере тайны: правильные крупные черты лица, большие черные глаза, приспущенные веки. Прямые черные волосы свободно окаймляли овал лица. Говорила она низким голосом и была совершенно несуетна. В ней чудилась какая-то волшебная сила. Она притягивала и одновременно не подпускала к себе. Сережа обращался к ней весьма уважительно и предлагал Гаянэ показать нам свои картины.

Она, нисколько не кокетничая, пригласила нас прийти на следующее утро к ней домой. В назначенное время мы с Беллой вместе с Гией Маргвелашвили пришли к Гаянэ. Она встретила нас радушно и стала показывать свои работы. Мне сразу бросился в глаза контраст между фантастическими картинами художницы и аскетизмом ее быта. Странные сюжеты странных картин производили сильное и необычное впечатление.

Огромные мистические птицы и женщины в больших шляпах, похожие на птиц, создавали запечатленный на холсте театр Гаянэ Хачатурян, в котором она была и художник, и режиссер. Живопись оригинальная, мощная, очень цветная, очень театральная. Видно было, что художница всю себя отдала живописи, все вложила в свои картины, и теперь они живут собственной жизнью, независимой от Гаянэ.

Мы с Беллой были очарованы, а Гаянэ, в свою очередь, по-настоящему захвачена образом Беллы. Она завороженно слушала, как читает Белла. Мы пригласили Гаянэ на вечер грузинской поэзии, который должен был пройти 13 ноября в Большом зале филармонии.

Поэтам, читавшим на вечере свои стихи, Белла делала стихотворные посвящения. Не только тем, кто находился на сцене – Отару и Тамазу Чиладзе, Резо Амашукели, Иосифу Нонешвили, Григолу Абашидзе, – но и великим ушедшим грузинским поэтам – Галактиону и Тициану Табидзе, Паоло Яшвили, Георгию Леонидзе, Симону Чиковани.

Об этом вечере мне хочется рассказать немного подробнее именно потому, что на нем были многие наши замечательные грузинские друзья: Чабуа Амирэджиби, Отар Иоселиани, Гия Маргвелашвили, Юра Чачхиани с Мананой Гедеванишвили и Гаянэ Хачатурян, пришедшая на выступление Беллы впервые. Сережа Параджанов появился, как всегда, со свитой, в которую неизменно входил его племянник Гарик.

Привожу отрывки из рассказа Гарика:

С дядей мы как-то пошли в Большой зал филармонии. Там у Беллочки был вечер, где она читала стихи, и периодически ей посылали записки, на которые она отвечала. Сережа не выдержал и сказал:

– Напиши ей записку!

А Белла знала, что Сережа в зале сидит, потому что до этого они с Мессерером сидели у нас дома, кутили. Сергей сказал:

– Есть бумажка? Давай, напиши записку: “Как вы относитесь к творчеству и личности Параджанова?”

Они только что вместе ели хинкали и пили водку. Белла открыла записку, конечно, узнала, что она от Сережи, немного растерялась, но сказала:

– Обожаю, гений, люблю, Сереженька, обожаю вас, обожаю.

Некоторое время спустя я снова оказался в Тбилиси и позвонил Гаянэ Хачатурян. Мне хотелось увидеть ее новые работы. Гаянэ обрадовалась моему звонку и пригласила в гости. Я рассказал ей историю знакомства с Аркадием Ревазовым. Воодушевленная Гаянэ спросила, нельзя ли познакомиться с героем моего рассказа, и я предложил ей отправиться на Сабадурскую улицу и увидеть всё своими глазами. У дома Ревазова мы позвонили в звонок на воротах, но никто не ответил. Тогда я толкнул калитку, она распахнулась, и мы попали во двор. Двери в дом стояли настежь распахнутыми, а окна смотрели пустыми глазницами. Натыкаясь на сломанные стулья, обрывки обоев и какие-то предметы обихода, не имевшие теперь никакого смысла, мы с Гаянэ бродили по выщербленным полам среди руин бывшего дома и старались понять, что случилось.

Это была картина падения и разгрома целой цивилизации, некогда поражавшей воображение. Всюду валялись сломанные фанерные стенки, бывшие раньше комнатными перегородками, с сохранившимися кое-где фотографиями. На этих снимках я узнавал друзей Ревазова из циркового мира. Догадаться о произошедшем мне помогла одна фотография, видневшаяся из-под слоя мусора. На ней был запечатлен опирающийся на ружье Ревазов. У ног его лежали два убитых бурых медведя. Лицо Аркадия потемнело от душевного страдания, и взгляд его выражал мучительное раздумье. По царившему в доме разгрому мы с Гаянэ поняли, что Ревазова не стало. Перед уходом из жизни он сам застрелил любимых медведей, потому что не хотел, чтобы это сделал кто-то другой. Что случилось с его женой Розой, мне неизвестно.

Шатили