Давно из-под ресниц обронен изумруд.
Или у Вас – ронять в Оку и в глушь оврага —
есть что-то зеленей, не знаю, как зовут?)
(Чтобы навек вселить в пространство изумруд,
Вам стоило взглянуть и отвернуться: надо
спешить, уже темно и ужинать зовут.)
Мне было достаточно этой первой, почему-то сладостной, еще не-строки, но самовольный мираж будущего стихотворения рисовал сам себя и особенно этот незваный изумруд, прельстительный, но у меня не принятый, был настойчив, и наскучило с ним бороться.
Там, тогда стала я тосковать по Вашей книге и нуждаться в ней, даже из-за простой надобности вспомнить: где именно, как все это было? Туманились и расплывались: Тьо, Добротворские… мальчики, маленькая француженка – как их звали?.. Ленка, Кирилловны… – о которых точно была известна лишь их родимостъ, нерасторжимость уже и со мной. Совершенно сохранно во мне было только (вне слов, но точным ощущением, внушенным Вами до яви собственного опыта) – ожидание и наступление Оки, всякий раз, перед концом пути, ее – вдруг! – сверкание из-за деревьев.
Приплыли в Тарусу (пароходиком от Ладыжина) и пошли к Вашему дому. С нами были двое – очень хороших, милых мне, не опасных для моего близящегося страдания, а понимающих и жалеющих (им вскоре беда предстояла, а тогда – грустные, но беспечные мы шли). Пришли. Ни отдыхающие (я, с несправедливой и греховной неприязнью, думала: как это им удается быть здесь отдыхающими, а не задыхающимися, не подыхающими от безвоздушной муки?), ни гипсовые чудища, посеребренные для пущего франтовства, не знали: где был Ваш дом. На танцплощадке играли в викторину, столь жуткую, что я немедленно переиначила сердце для любви, доброты и уверенности в том, что в этих людях теплится – в ком явный, а в ком неразбуженный – свет. Там сказали, что дом был – здесь. Отступив, мы увидели фундамент – кроткий, живой и нагой. Боря строго заметил мне, что на деревья следует мне смотреть, на просвет Оки. А во мне чернело и кишело так и не допущенное до бумаги – за злобу, отчетливую, и за все остальное – приблизительное:
Здесь дом стоял. Столетие назад
был день: рояль в гостиной водворили,
ввели детей, открыли окна в сад…
Здесь ныне лют ревнитель викторины.
Ты победил! Виктория – твоя!
Вот здесь был дом, где ныне танцплощадка,
площадка-танц, иль как ее… Видна
звезда небес, как бред и опечатка
в твоем дикоязыком букваре.