Промелькнувший метеор (книга 1)

На этот полный тревоги вскрик мужчины откликнулись сразу многочисленные голоса.

— Живой?

— Нет, уже умер.

— Погодите так говорить. Видите — жилка бьется.

— Что случилось? Ой-бай, ой-бай! — запричитала женщина. Это была Улбосын, сестра Итаяка, недавно вышедшая замуж.

— Не голоси! Кажется, он еще дышит…

— Тогда давайте подымем и отнесем домой, в юрту.

— Как бы не так. В юрту Акпана и понесем, — возразил кто-то с угрозой. — Он его избил, пусть он его и оживит. А нет, — отвечать будет.

— Смотрите, жилка уже не бьется. Да он мертвый. Понимаете, мертвый!..

Потрогали лоб, руки. Сомнений не было: умер.

Улбосын пронзительно закричала. По обычаю она ногтями расцарапала до крови свое лицо и вырвала клок волос из-под платка. К протяжному плачу родственников, к скорбным причитаниям — Ой-бауырым! — присоединились и другие.

В Орду послали конного гонца известить Чингиза.

Кунтай очнулась. Шум в ауле постепенно возвращал ей память. Что с ней произошло? Попыталась поднять голову, не смогла. Притронулась к больному месту, но даже слабое прикосновение отдавалось невыносимой болью. Недвижная, подавленная, вслушивалась она в голоса, звучавшие почти рядом. Поняла: Итаяка уже нет в живых. Что будет с ней, с Акпаном? Напряглась, подняла голову, посмотрела на плачущую Айжан. Хотела обнять ее — не повиновались руки. Отчетливо услышала выкрик:

— Хан едет!

В Карашы Чингиза почти не называли иначе.

… Как только гонец привез ага-султану весть об убийстве Итаяка, он не стал медлить ни минуты. В степи со времени образования округа и прекращения набегов таких случаев давно не бывало.

И как нехорошо, что несчастье нагрянуло в его собственный аул, аул работников и слуг, потомков тех, кто трудился на его отца и на его деда. И как печально, что убийца — его лучший табунщик, непревзойденный дояр кобылиц. Чингизу представилось — соил, дубинка этой беды, может коснуться и его головы. Обычные тяжбы в округе разбирали бии, самые сложные из них решал сам Чингиз. Но убийство, убийство! Замолчать бы, зарыть в землю труп, но сколько врагов вокруг. Еще обвинят в укрывательстве. Нет, так дело не пойдет.

Чингиз велел подвести к юрте иноходца Сурсулик, прозванного Серой Пиявкой за необыкновенную гибкость и тонкую стать. Он и в безветренный день, летя стрелою, мог подымать за собой вихрь, грива у него вставала дыбом. Но Чингиз обычно предпочитал мелкую иноходь; конь меньше уставал, и выигрывалось время.

Сейчас он изменил своему обыкновению и вовсю гнал своего Сурсулика, оставив далеко позади всадников, сопровождавших его. Но и на полном скаку он обдумывал свое решение и, кажется, нашел его.

— Хан едет! Хан едет!

Его узнали и по резвому бегу коня, опередившего остальных, и по эполетам, сверкающим в лучах зенитного солнца.

— Поскорее расходитесь, нечего показывать хану свои лохмотья и наготу, — сказал один из пожилых людей, знавших порядки в Орде, — без вас разберемся. По домам, да живо!

В Черном ауле боялись Чингиза и все еще продолжали раболепно его почитать, как потомка Аблая, хана, безмерно далекого от простых людей. Многие считали, что им не положено и рядом стоять, и в лицо смотреть, иные просто убегали при его приближении и прятались по своим юртам. В Карашы можно было сыскать людей, так и не повидавших ни разу своего властителя. И понятной становилась гордость одного старца, хваставшего при случае: «Я не то, что у тебя, а в доме самого Чингиза был».

Толпа разом поредела. Как вспугнутые хищником зайцы, аулчане разбежались врассыпную и носа боялись высунуть из своих юрт.

У жилья Акпана, у трупа Итаяка Чингиза ожидали лишь те достойные, которые имели право разговаривать с ага-султаном. Но даже из их числа некоторые думали про себя — будь бы их воля, и они бы ушли. Но тот, настойчивый, пожилой, продолжал распоряжаться:

— Всем расходиться нельзя, нет. Вы хотите, чтобы хан один труп увидел. Вам-то чего бояться, все знают, кто убийца.

— А может, занесем тело в юрту?

— Нет, так нельзя. По новым законам труп должен оставаться на месте преступления, пока сведущие люди, назначенные властью, не разберутся. Подождите, не торопитесь. Хан сейчас будет здесь. Он знает, что надо делать.

— Раньше и стремян его не видели, а теперь заспешил. Не просто теперь убить человека. Слыханное ли это дело?

— Добром не кончится, нечего и говорить.

— А что нам рассуждать? Ответ с того, кто убил.

Заговорил аулчанин, во всем обвинивший Кунтай:

— Одна игривая кобылица двух жеребцов заставит перегрызться. Ах, эта сучья баба. Она натравила друг на друга Итаяка и Акпана. Уничтожить надо эту тварь.

Страсти разгорались:

— И то правда!

— Надо так и сделать, пока не поздно.

— Кровь за кровь. И ей споем жоктау.

— Айда к ней в юрту.

— Да что вы, с ума сошли? — остановил тот пожилой, рассудительный. — Скот пасете, а туда же. Человека решили убить. Женщину, мать. Кто из ваших дедов этому учил? Забыли, что теперь другие законы.

Пожилой так и не получил ответа. Споры стихли. Никто не проронил ни слова.

— Молчите? Значит, дошло до вас. Нельзя теперь человека убить безнаказанно. Чует мое сердце — недоброе началось.