Промелькнувший метеор (книга 1)

Чокан понял — и по хрипам в груди, и по тому, что Кунтай кашляла кровью, и по бледности ее — она вот-вот умрет.

Но накануне отъезда в Омск ему сказали, что Кунтай стало чуточку легче.

… И, забившись в дальний угол возка, он вспомнил свою Ак-апу, вскормившую его, как мать, мысленно увидел ее, больную, в запущенной юрте Акпана и посчитал недостойным для себя уехать в Омск, не попрощавшись с ней.

Поэтому он и рванулся к поводьям жылан-сыртов, поэтому так круто и повернул коней в сторону Черного аула. И Чингиз, попытавшись вначале отговорить сына, смирился с его желанием и, пусть не до конца, но разгадал смысл посещения Карашы. Он еще раз убедился в настойчивом до упрямства характере Чокана. Такой своего непременно добьется, а по строптивости своей и возок перевернуть может.

Так, сделав несколько неожиданных поворотов, они оказались опять не столь уж далеко от Орды. Приближался аул Карашы…

Едва пришедшая в себя после разлуки с сыном Зейнеп напряженно всматривалась вдаль. Может быть, еще увидит возок, уносящий милого Канаша в далекий город. И вдруг она заметила жылан-сыртов совсем недалеко от Черного аула. На облучке сидел ее Чокан.

Тотчас она кликнула джигита, велела быстро оседлать Сурсулика и подвести к ней. Она перестала ездить верхом с тех пор, как начала полнеть. Но тут с легкостью молодости вскочила в седло и помчалась к аулу Карашы. Сурсулика не надо было погонять. Он несся птицей. Значит, она еще раз увидит Канаша и снова поцелует его на прощание.

Когда Зейнеп прискакала в аул, то поразилась увиденным. У юрты Акпана собрались чуть ли не все жители Карашы. Точно само горе, сама бедность столпились здесь. В тесноте этой коню не проехать, пешему не пробиться. Многие собравшиеся были измождены, как скот после зимнего джута ранней весной. И лохмотья, лохмотья, дыра на дыре. А сколько было калек — и хромых и слепых. Зейнеп только однажды была в Черном ауле. Она впервые увидела почти всех его жителей во всем их убожестве.

Она соскочила с коня и прежде всего поискала глазами Чокана и Чингиза. Возок с Чингизом и Драгомировым стоял в сторонке от юрты, и Зейнеп его не заметила. Вдруг ей пришла мысль, что аульные жители, узнав об уходе Чингиза с должности султана, решили теперь открыто показать ему свое пренебрежение. Одна эта догадка оскорбила ее, привела в ярость. Устроить бы вам взбучку, подумала Зейнеп. Быстро прошла в юрту, не глядя ни на кого, увидела Чокана. И минутный этот взрыв сменился приступом материнской тоски.

Чокан и Жайнак стояли у очага. Тихие, окаменевшие, непохожие на себя. Кунтай с побелевшим лицом неестественно вытянулась на постели. У ее ног навзрыд плакала Айжан.

Зейнеп подошла ближе. Неужто скончалась? Скончалась… В тусклых, широко открытых глазах не было жизни. Зейнеп отшатнулась от покойницы и взглянула на Чокана.

— Апа! — Мальчик был бледен, он впервые столкнулся лицом к лицу со смертью. — Апа, нет теперь больше твоей Светлой сестры!

Чокан, пересилив страх, шагнул к умершей, протянул руки к Айжан, плакавшей на ее постели, приподнял девочку и привлек к себе.

Зейнеп смотрела на сына и на Айжан. Давно она ее не видела. Как она переменилась, боже! Увяли, пожелтели еще недавно пунцовые щеки. Уменьшилось и стало костлявым плотно сбитое тельце. Тоненькие ножки торчали из-под ситцевого, потерявшего цвет, заношенного рваного платьишка. Бедность, бедность… Раньше она как-то не замечалась. Курчавые густые волосы спутались, свалялись в клочья, как шерсть у истощенного верблюда. Особенно неузнаваемым стало лицо. Айжан забыла, что надо умываться. Бледными полосками застыли следы от струек слез.

У Зейнеп заболела душа. Она тоже расплакалась, глядючи на девочку.

— Что с ней, бедненькой, стало?

И такое участие звучало в словах Зейнеп, что Чокан мягко подтолкнул Айжан к своей матери. Девочка сопротивлялась, по-прежнему испуганно поблескивали ее глаза затравленного, беззащитного зверька.

— Апа, ее судьба теперь в твоих руках. — Чокан вкладывал в каждое слово и мольбу, и нежность, и твердость. — Апа, случится что-нибудь с ней, грех будет на твоей душе.

— Слушаю тебя, Канаш-жан! Как ты хочешь, так и сделаю. Скажи только, как мне поступить?

— В наш дом возьми ее, апа. И пусть она растет вместе с нашей Ракией.

— Будет по-твоему, Канаш!

Чувства сына передались матери. С печальной добротой глядела она на девочку.

Чокан отпустил Айжан, прикрыл глаза рукавом и выбежал из юрты. Не видя ничего вокруг, он добрался до возка, сел на свое место.

— Тронулись, Абы!

Чингиз и Драгомиров молчали, понимая теперь, что произошло.

От жителей Черного аула ничего не укрылось. Разговор Чокана с Зейнеп передавался из уст в уста.

Пролетка медленно отъезжала, а вслед звучали благодарные слова напутствия.

— Счастливого тебе пути, Чокан-жан!

Рыбаки

— Значит, прежней дорогой поедем, хан-ием? — спросил Абы, снова взявший в руки вожжи.