Промелькнувший метеор (книга 1)

— Эх ты, Кожык-заика. Присмирел ты, я вижу. Где твоя прежняя хватка? — играл Есеней на его слабых струнах. — Почему ты не берешь кун, почему ты решил простить убийство своего родственника Балтамбера? Ты что, Чингиза боишься? Много славных сынов было в твоем роду Уак. Люди помнят Камбара-батыра на черном с белой звездочкой коне. Помнят и Ер-Кокше. Даже молодые знают Ер-Косая и Сары-Баяна. Только ты забыл их славу и стал рыхлым и слабым, как баба. Уаки, вы перестали защищать свою честь. Потомки Вали-хана убили вашего сильного родича и спрятали его тело. А у вас только и нашлись слезы, чтобы оплакать Балтамбера. Сколько лет прошло с тех пор, спрашиваю я. Кто из вас сел на коня, чтобы отомстить за смерть мужчины своего рода. Притихли вы и теперь, когда на вас свалилось такое несчастье. Что же ты молчишь? Отвечай!

Но растерянный Кожык молчал. Молчал от этого неожиданного напора, от нахлынувшей вновь обиды. Заикавшийся всегда, он сейчас разволновался так, что мог только тянуть, задыхаясь от волнения:

— Э-э-э…

Тряслись губы и подбородок. Есеней, почувствовав, что ему удалось загнать Кожыка в тупик, атаковал его еще стремительнее:

— Слова не можешь произнести, заика! Ты кого боишься? Ханских потомков? Разве ты не знаешь, что сейчас ханскому роду и вся цена — пять копеек!

— И в-верно! — произнес с трудом первое осмысленное слово Кожык. Он переполнялся кипящей злостью, и она вот-вот готова была прорваться наружу. Злость и гнев угрюмо вспыхнули в узких глазах, желваки так и перекатывались под кожей.

— И верно! — передразнил его Есеней. — Так что же ты сидишь сложа руки. Или ты со всей твоей силой и всеми твоими уаками только против меня идти способен: то призового коня уведешь, то любимого беркута уворуешь. Где же твой боевой дух для настоящих врагов? Может, у тебя не хватает, а может, и совсем не бывало.

Есеней наступал, а Кожык, охваченный бессильной яростью и стыдом, выглядел беспомощным и жалким. И вдруг из узких раскосых глаз первого в округе конокрада и задиры брызнули слезы.

Слезливость эта только усилила натиск Есенея.

— Я считал до сих пор, что ты мужчина, батыр! А ты вон какой слабый! — Он собрался с чувствами и выкрикнул старинное слово неудовольствия и презрения. — Эх, тайири! Распустил июни, как баба, а надо взять в руки оружие. Чтобы я не видел больше твоих слез!

Пристыженный Кожык рукавом верблюжьего чекпена утер слезы, а Есеней продолжал свое:

— Чингиз у тебя отобрал землю, заставил искать в степи пристанище у родичей. Он виновен в убийстве достойного мужчины твоего рода. Отомсти ему… Иначе твое имя навсегда забудут или будут вспоминать с усмешкой. Скажут: «А, это тот Кожык»…

— Что же мне делать, посоветуй, Есеке! — Кожык, кажется, был готов на все, чтобы не слышать больше упреков.

— Тогда слушай, запоминай и действуй. Врукопашную его уже не свалить. Надо издали, с расстояния, так ударить его в живот, чтобы он потерял рассудок.

Кожык только переспрашивал и поддакивал, соглашаясь с каждым словом Есенея.

— Орда Чингиза сейчас на границе оренбургских и сибирских казахов. Сибирских я настрою против него сам. А ты бери соседей. Уводи табуны у оренбургских баев побогаче. Пусть думают, что это делают сторонники Чингиза. Он окажется между двух огней. Он может и не выбраться, а уж обожжется наверняка!

Есеней был настойчивее и находчивей Кожыка. Кожык понял: только так можно отомстить Чингизу, сильно поколебать его положение, И после отъезда Есенея начал неутомимо действовать. Он и его подручные уводили косяки аулов аргынцев и кипчаков, аулов родов Жагалбайлы, Жалпас, Шомекей, кочевавших на землях оренбургских казахов. Ворованный скот сгоняли в глухие урочища, принадлежавшие опытным конокрадам — барымтачам, а теперь тихим разбойникам Медебаю, сыну Кишкильдика из кереев и карааульцу Ваубеку.

Чингиз ничего не мог поделать. У него был один выход — обратиться к русским властям. А в оренбургских аулах росла и крепла молва, что Чингиз мог бы справиться с Кожыком, но боится народа, которым правит, а поэтому покровительствует и ворам и конокрадам.

Слухи в степи ходили самые противоречивые.

Упорно поговаривали: из Оренбурга и Омска не то должны выступить, не то уже выступили отряды. Они, мол, встретятся в Кусмуруне и вместе пойдут на Кожыка и его приспешников.

Напуганный недоброй вестью, вновь растерявшийся Кожык отправил своего посланца Андамаса к Есенею за советом. Андамас тоже был батыр-конокрад, известный не только своими темными делами, но красноречием и гибкостью.

Вести, привезенные Андамасом, для Есенея не были неожиданными. Правда, он не предполагал, что события могут принять такой оборот. Он склонен был думать, что все разрешится встречей биев двух враждующих сторон. Но теперь положение обострялось, и Есеней не меньше Кожыка был напуган сообщением о возможном вмешательстве русских войск.