Промелькнувший метеор (книга 1)

Читатель помнит, как складывались первые годы жизни Чингиза и Зейнеп.

… Сперва Чингиз построил зимовку у берегов Священного озера в сосновом лесу Аман-Карагай, а осенью вернулся с молодой женой в родной Срымбет в сопровождении своих нукеров. Весь многочисленный скот, принадлежавший Айганым, он оставил родным братьям и родственникам, а себе взял только стригунка — иноходца. И то лишь потому, что так распорядилась мать. Когда этот жеребенок яркой рыжевато-желтой масти появился на свет, Айганым сказала:

— Даст аллах жизнь и здоровье, мы еще увидим, как жеребенок станет взрослым аргамаком, и мой Чига-жан оседлает его. Поставьте на бедро жеребенка тавро нашего предка хана — лунный серп и дайте ему кличку Сагым-сары, Желтое Марево.

Сагым-сары с той поры, как встал на ноги, не знал и мелкой рыси и нетерпеливых скачков галопа, но никто не мог угнаться за его ритмичной уверенной иноходью.

Чингиз взял себе иноходца, облюбованного матерью, и ровным счетом ничего больше, еще и по другой причине: ему достаточно было скота, приведенного родственниками жены. Старший брат Зейнеп Муса произнес, рассказывают, такие слова: не допущу, чтобы моя единственная сестренка чувствовала себя сиротою, пусть она гордо входит в дом мужа; выплачу сполна ее долю. И выделил ей из наследия Чормана все, что положено в таких случаях: и двадцать пять верблюдов, необходимых для кочевок, и около ста лошадей, чтобы не просить у людей кумыс, и свежее мясо на зиму, и около пятисот овец, чтобы не пустовали загоны.

Однако даже этот скот, полученный в дар от Мусы, Чингиз не целиком оставил себе. Добрую долю он передал своим братьям. Он разрешил себе такую щедрость потому, что в Кусмуруне за какие-нибудь три-четыре месяца у него и без Мусы умножились табуны и отары. Одни пригоняли скот как угощение — ерулик, другие как непременную дань султану — сыбагу, третьи — в счет подводного сбора — колик, четвертые как сауын — молоко, а пятые, не раздумывая долго, просто как взятку за будущие благодеяния хана, как по-прежнему его называли.

Зейнеп в аул своего мужа привезла вместе со всяческой утварью две белоснежных юрты-отау и одну серую — для хозяйственных дел. А сам Чингиз из добра, доставшегося от предков, выбрал один-единственный Черный шанырак. Он и его пытался оставить родичам, но аксакалы, собравшиеся на проводы, уговорами и молитвою настояли на своем. Дескать, аруах — дух предков жив в этом шаныраке, и он, Чингиз, должен владеть им, как самый достойный продолжатель ханского рода!

Весной Зейнеп родила сына. Случилось так, что у Чингиза в это время гостил ишан Калкай, старший сын ишана Марала, некогда поднявшего мусульманскую войну — газават против белого царя. Чингиз дружил с родичами Марала, дружил тайно и поддерживал их, как временами поддерживал и мятежных сыновей Касыма — Есенгельды, Саржана, Кенесары и Наурызбая, хотя перед лицом русского правительства показывал себя их врагом. Еще до своего разгрома и бегства на Сырдарью сам ишан Марал жил некоторое время в Аман-Карагайском лесу. Поэтому и озеро получило название Священного.

Ныне ишан Калкай скрытно пробрался в родные края и пользовался гостеприимством Чингиза. Он рассчитывал присмотреться вокруг, выяснить, в каком состоянии находятся бывшие владения его отца и нельзя ли их вернуть себе по праву наследника. Он стремился, понятно, найти надежных и уважаемых сторонников. И пользовался для этого каждым удобным случаем. Когда к нему обратились потомки Вали-хана с просьбой дать имя новорожденному, он охотно согласился.

Ревностный поборник ислама, чуть ли не четверть века проучившийся в Багдаде и прослушавший курс всех двенадцати главных наук, он решил назвать сына Чингиза именем, вошедшим в историю священных войн — газавата. Он вспомнил неустрашимого хазрета Гали, женатого на дочери Мухаммеда-пророка Фатиме. Восемнадцать сыновей, говорит предание, имел хазрет Гали, и все они были батырами, как на подбор. Но и среди них своим бесстрашием прославился Мухаммед-Канафия, сподвижник отца в его походах.

Так не без хитрой скрытной надежды ишан нарек мальчика, рожденного Зейнеп, Мухаммедом-Канафией.

Зейнеп, которая несколько шепелявила, затруднялась полностью произносить это длинное имя. Она стала называть своего сына просто Канашем, а среди окружающих чуть ли не с первых месяцев жизни за ним утвердилось прозвище Чокан.

В начале XIX века в Прикаспийских степях, на территории, так называемой Букеевской орды на почетную белую ханскую кошму был поднят Жангир Букеев, и акын тех времен Байток из рода Алаша так возвеличил новоиспеченного хана:

Когда ему первый исполнился год —
Речам его бойким дивился народ.
Когда же Жангиру исполнилось два —
Пером на бумаге он вывел слова.

Похожие были-небылицы рассказывали и о Чокане.