Промелькнувший метеор (книга 1)

Он не все понимал в ритмичном рассказе акына. Особенно, когда речь шла о давних временах, когда переплетались имена сказочных героев и живших на самом деле, жестоких и властных: Чингизхан, Тимур, Токтамыш, сам Едиге… Войны и войны… Выжженные города и селенья. Все это было и страшно, и далеко. Но плавное повествование сменялось песней, и песне вторила домбра Жаманкула. И мальчик весь превращался в слух, впитывая чудные и близкие его сердцу слова.

— Я молодой сокол, выросший в горном гнезде, я возвращался в родные горы; я кулан, выросший без цепей… Я пасусь и отдыхаю; я горше полыни…

— Мой бег быстрее бега молодого верблюда, в ноздри которого не пройдет конский волос… Я бешен, как молодой верблюд, и меня не остановить перетянутой веревкой.

— Выше сосны я вырос, высокая осина; ударит ли ураган в мою вершину, не содрогнусь… Я раздвоенная дубовая ветвь, которая хотя и гнется, но никогда не сломится…

— Не волнуйся, глупое озеро! Если раз только мы напоим в тебе табуны наши, то ты сделаешься грязным болотом.

— Не кричи ты, чибис-птица, уйми свой голос, бедная птица, сложи свои крылья, опусти вольно шею! У меня ведь нет табунов, пасущихся на берегу, нет сына, который бы мог взять из гнезда твои яйца в свои полы.

… Обычно песни Жаманкула записывал Чингиз. Но в этот раз песню записал сын. Он восхищался песней и злился, что не поспевал за певучей и стремительной речью акына. Но сразу после записи восстановил пропущенные места и прочел записанное отцу и акыну слово в слово.

Старый Жаманкул прослезился, обнял Чокана.

А отец смотрел на сына с гордостью и нежностью. Но по строгим своим правилам даже не похвалил.

И вдруг Чокан сказал:

— Скучно в юрте. Пойду в степь. Может, сокола увижу, а может, встречу кулана.

И убежал.

Чокан вырастал капризным и строптивым. Больше, чем мать и отец, повинен был в этом Шепе. Словам старого батыра, что мальчик похож на Аблая, он радовался не меньше Чингиза. Фанатичный до предела, слепо убежденный в том, что ханский род их произошел от самого «Солнечного луча», он считал и отца, и братьев, и самого себя, конечно, белой костью; всех остальных казахов он презирал, как только белая кость может презирать черную. Шепе в свое время тоже одолевали сомнения: ему, как и Чингизу, пришлось выслушать много грязного о своей матери. Но если Чокан — вылитый Аблай, значит, и Чингиз его чистый потомок. А если Чингиз — потомок, значит, и Шепе принадлежит всей кровью ханскому роду. Чокан стал в его глазах живым подтверждением их знатности. И поэтому Шепе сердечно привязался к племяннику.

В представлении Шепе все было просто и ясно: сильному предписано судьбой пожирать слабого. Ты сильный — сокрушай всех на своем пути. Шепе придерживался пословицы:

Шесть дней бурой[1]

могучим быть милей,Чем холощенным шесть десятков дней.

Ты сильный: только успевай заглатывать живьем других! Шепе не был начитан, ничего не смыслил в истории своего народа, не знал как следует и его теперешней жизни. Он не думал ни о прошлом, ни о будущем. Главное состояло в том, что Чингиз стал ага-султаном. В руках у султана сила — его поддерживает власть белого царя. Никому не дано сломить Чингиза, значит, и он, Шепе, в безопасности. И Шепе творил преступные дела, оставляя в неведении своего брата, образованного и честного человека.

По своему жестокому и наивному представлению Шепе считал, что каждый, кто принадлежит к ханскому роду, кто является торе, непременно должен быть насильником и даже мучителем, что ему положено брать поборы с населения, принимать за самую маленькую услугу самые большие дары. — Он и ребенку стремился внушать подобные мысли.

Один акын, приближенный к ханской юрте, сложил такие стихи:

В земле богатства щедрые сокрыты,
Хранят коралл и жемчуг глуби вод.
По молодости сколько ни греши ты,
Мужчина ты, и устрашишь народ.

Словом, помни о том, что ты мужчина, и не просто мужчина, а ханского рода. Значит, все твои грехи простятся, а ты будешь нагонять страх и сполна получать положенное тебе по праву сильного и знатного.

Хотя Шепе и превозносил силу, хотя он и любил рассказывать о властных ханах и могучих батырах, но сам был начисто лишен и храбрости, и мужества, и какого бы то ни было величия. Плюгавенький, невзрачный, он возбуждал одни насмешки. За глаза над ним потешались, но вслух никто не подсмеивался, зная его мстительный характер. Разрешала это себе одна Шонайна. Женщины-казашки часто дают прозвища своим мужьям. При этом соблюдается закон контраста… Смуглого называют белоснежным, шумного — тихим, робкого — батыром, неумелого и ленивого — мастером. Шонайна величала своего муженька Горой или Вершиной. Сначала он злился, а потом привык. Привыкли к прозвищу и в Орде.