Промелькнувший метеор (книга 1)

В ханском роду соблюдали обычай — держать ребенка в бесике, пока он не научится говорить. Следовала этому обычаю и Зейнеп. Однажды она его покормила, и Канаш-Чокан уснул в своей колыбели. Неожиданно приехали гости. Они торопились по своим делам и поэтому отказались от свежего мяса, довольствуясь вяленым. Обед приготовили быстро, и гости сразу принялись за еду. Тут-то и проснулся Чокан. Он высвободил ручонку, откинул край покрывала и отчетливо сказал:

— Ау, гости, не оставьте меня голодным.

Гости удивленно переглянулись, уставились на бесик, а младенец как ни в чем не бывало продолжал:

— Я правду говорю… Дайте мне хоть немного мяса.

Чокан многих перепугал. Кто-то даже воскликнул:

— Ой, аллах! Что эта за наважденье!

Не растерялся только бий Елембай из рода уак. Недаром он слыл спокойным и смелым.

— Смотрите, как побледнели. Ребеночка устрашились? Подумали, он вас проглотит. Ну, если так, пусть меня съест. — Бий поднялся с подушек и подошел к бесику. — Лучше-ка я его развяжу.

Елембай распеленал ребенка и поднял на руки. Чокан был кругленьким, плотно сбитым. Бий пощелкал его по тугому животику:

— Вот это батыр! На какую беду кереев и уаков он родился? Ох, уж ханские потомки. Привыкли собирать дань. Еще от материнской груди не оторвался, а требует мяса. На тебе! Ешь.

Елембай сунул ребенку в рот мягкий кусочек казы. Малыш пососал-пососал лакомую копченую конину, проглотил ее и потребовал еще.

… И отец, и мать, и родственники баловали Чокана, оберегали его от болезней, от дурного глаза.

Сам Чингиз в нем души не чаял. И потому что в нем проснулись отцовские чувства и по другой причине.

Бродившие в степи темные сплетни об Айганым рано или поздно доходили и до Чингиза. Временами он начинал сомневаться в честности своей матери: кто же мой отец, кто? Ему уже со всеми отвратительными подробностями сообщили о Балтамбере. Нашелся наглый смельчак, осмелившийся сказать ему в лицо, что он, Чингиз, очень походит на этого дюжего табунщика, приближенного Айганым.

К счастью Чингиза, его горькие сомнения рассеял Турсымбай-батыр из ветви Балта рода кереев. Турсымбай, когда он приехал в Кусмурун, выглядел почтенным старцем, ему и на самом деле перевалило за девяносто. Скорее всего, старики говорили правду, что именно он поднимал знамя самого Аблай-хана. Батыр для своих почтенных лет неплохо держался в седле. Но за дастарханом во время беседы был забывчив, слезлив, не вовремя засыпал. Жил он скудно, питался кое-как и давно поизносил свою одежду. Он посетил Чингиза, чтобы дать напутствие внуку Аблая: Чокан в это время уже стал на ножки и выбегал из юрты.

Чингиз встретил Турсымбая как положено. Уговорил его сбросить изношенный халат, накинул ему на плечи новый, угощал его самым вкусным, что только было в доме.

В гостевой юрте они вели неторопливую беседу. Чингиз, услышав звонкий голосок сына, вышел, подхватил на руки своего любимца и принес его старому Турсымбаю.

— Благослови его, батыр-ата. Это твой внучонок.

Турсымбай долго и удивленно всматривался в Чокана серыми выцветшими глазами. И вдруг по его маленькому коричневому лицу потекли слезы.

— Аруах! — приговаривал он. — Аруах, дух предков с нами!

Чингиз взволновался:

— Что вы расплакались, ата? Я ничего не понимаю.

Старый батыр не нашел сил сразу ответить.

— Ата, скажите, я умоляю вас.

И Турсымбай с трудом проговорил сквозь слезы:

— Я не могу не плакать, Чингиз. Твой сынок — вылитый Аблай.

Чингиз поверил батыру. Батыра всегда считали правдивым. С той поры он часто повторял про себя: «Если мой сын похож на Аблая, значит и я — потомок хана». И вдвойне полюбил своего Мухаммеда-Канафию, лаская и балуя его с горячей отцовской гордостью.

Мальчик рос памятливым, внимательным, зорким. Он любил вертеться среди взрослых. На празднествах ему особенно нравились песни. Он весь превращался в слух, и когда сказитель вел свой неторопливый рассказ.

Постоянного учителя у Чокана не было. То мать ему показывала начертания арабского письма, то бродячий мулла, норовивший как можно дольше задержаться в богатом и гостеприимном ауле.

Чаще других акынов в Орде бывал Жаманкул из курлеутской ветви рода Кыпчак. Он слагал звучные и мудрые стихи, но не чурался и хвалебных слов в честь Чингиза. И самолюбию султана льстило, когда известный акын под домбру ладно и горячо прославлял его дела, его ум и храбрость. Кроме того Жаманкул знал множество народных песен, сказаний и сказок. Знал их так, как пастух — травы, как охотник — ловчих птиц, как ребенок — материнскую колыбельную. Жаманкул помнил наизусть многие жыры — эпические поэмы. А это высоко ценил Чингиз, перенявший от Айганым любовь к народному творчеству. Чингиз не только слушал, но и записывал, и своими записями снабжал русских друзей.

Старый акын с благодарной нежностью относился и к сыну султана. До чего смышленый, до чего внимательный мальчик! Значит, говорили правду, что он едва ли не в пять лет научился мусульманской грамоте. Жаманкул однажды в этом убедился сам, с удивлением и восхищением.

Однажды по просьбе Чингиза акын напевал жыр «Едиге». Чокан замер у ног отца.