Прометей № 4

Пугачев в самом деле не отличался равнодушием к прекрасному полу, но в этой слабости был далеко не одинок, а относиться к ней можно по-разному. Вдова с привлекательной внешностью неизбежно должна была разжечь страсть любвеобильного Пугачева, и на какой-то срок стать его наложницей, скорее всего, первой, но далеко не последней в их длинной веренице. Менять одну временную пассию на другую, ничуть не печалясь судьбой отправленной в отставку прелестницы, – вполне естественный нравственный стандарт для «царя-батюшки». В таком утилитарном подходе к слабому полу у него были хорошие учителя, в том числе, среди российских монархов.

Кроме того, участь всех близких к Пугачеву женщин позволяет усомниться в его способности на тонкие чувства, в том, что с Харловой могла быть не только плотская, но и возвышенная связь. В контексте известных обстоятельств намного правдоподобнее, что впечатлительная 17-летняя девушка, завоевывая симпатии нареченного императора, опрометчиво возомнила себя героиней какого-нибудь авантюрного романа, спасительницей «заблудшей души», и в реальной жизни, а не на страницах вымышленной саги, сполна вкусила превратности приключенческого жанра, заплатив самую высокую цену за необдуманный порыв молодости.

Приходя к подобным заключениям, понимаешь, почему виновники расправы остались без наказания. Слишком уж неравнозначные для Пугачева ценности лежали на чашах весов. На одной – судьба случайной услады для тела, каких много еще можно было найти, пребывая в императорской ипостаси, а на другой – поверившие в его сакральный образ соратники, вместе с которыми мечталось завладеть Российским царством и возвести казаков в «первое достоинство». Железная логика восставших была ему ближе и понятней, нежели высокие моральные абстракции тогдашних господ или позднейших историков: «Мы-де не хотим на свете жить, – твердили ему пугачевцы, – чтоб ты наших злодеев, кои нас разоряли, с собою возил, ин-де мы тебе служить не будем».

В свете сказанного очевидно, что личная боязливость к оказанному предпочтению «своих» перед «чужими» никакого отношения не имела, «моральным трусом» Пугачев точно не был, как и трусом вообще. Его отвага и доблесть неоднократно засвидетельствованы рядом независимых друг от друга источников. Да и судьба яицкого казака Д.С. Лысова, казненного по его приказу, доказывает, что когда это казалось необходимым, он мог не обращать внимания на недовольный ропот «свиты» и умел настоять на своем.

В заключение осталось констатировать, что казус Харловой крайне поучителен для презентации особенностей «ремесла историка», занимаясь которым очень сложно «добру и злу внимать равнодушно». Тем не менее, предлагаю не забывать, что историк не носит судейскую мантию. Его миссия заключается не в вынесении давно минувшему обвинительных вердиктов на основе гуманистических идеалов новейшей эпохи. Она состоит в стремлении проникнуться культурной семантикой изучаемого мира, понять взгляды и ценности тех людей, которые его населяли. Поэтому соглашусь с рекомендацией В.М. Соловьева по поводу того, что в изучении пугачевского бунта главная задача «видится вовсе не в нагнетании страстей и обильном сдабривании академического текста душераздирающими сценами, фактами, примерами, а в историческом осмыслении величайшего трагизма мятежа». В противном случае историк под влиянием эмоций, вступает на очень «скользкий лед» подмены познавательного процесса морализаторскими поучениями.

Вахитов Рустем Ринатович, кандидат философских наук, доцент Башкирского государственного университета «…Через хребты веков и через головы поэтов и правительств»

Революция и литература: век ХХ

К юбилею Владимира Маяковского

1.

В июле нынешнего года юбилей Владимира Владимировича Маяковского – 130 лет со дня рождения.

Если бы мы жили в Советском Союзе, то уже начались бы громкие торжества – по телевизору показывали бы фильмы и передачи о «пролетарском трибуне», в Музее Маковского была бы конференция, в школах и ДК прошли бы собрания, где читали бы его стихи… Нынешняя власть и не подумала повернуть головы к этой дате. Наверное, и сам Владимир Маяковский был бы этому очень рад. Нелюбовь к себе со стороны власти, которая уничтожила социализм, демонстративно отвергает Ленина и Сталина, всячески восхваляет Колчака и Шкуро, поэт революции без сомнений воспринял бы как комплимент. Он ведь писал в одной из статей: «Если встанет из гроба прошлое – белые и реставрация – мой стих должны найти и уничтожить за полную для белых вредность».