Промежуток

Они нам врут. Поэзия никогда не воевала с прозой. Она ее любит, сливаясь вместе с ней в нечто совершенное, и это, я думаю, и пытался объяснить Платон. Поэзия каждого автора ищет свою идеальную прозу: и если первая – ущелье, то вторая – гора, и если первая – магнитная аномалия, то вторая – залежи железной/золотой/какой-нибудь руды.

Думаю, что и проза ищет свою поэзию и тоскует по ней. Литература – это же утраченное целое. Гермафродит.

Цветочные разговоры

1. Жанна/фиалки

Я брожу-брожу, ищу-ищу. Выхожу по утрам. Садовники меня не видят, им все равно – в пижаме я или в костюме от Prada. Они продолжают работу. Да и мне все равно.

Каждое утро, когда муж уезжает в Думу, я выхожу из дома в своей лиловой пижаме, в темных очках и бейсболке, покупаю фиалки у старушки, живущей при станции, и отправляюсь искать своего мальчика.

На ногах у меня не тапочки, нет – Мишины кроссовки. Я хочу хотя бы немного почувствовать себя моим сыном. Может быть, мне кажется, что в его кроссовках я вернее выйду на след.

Прислуга не останавливает меня.

Я подкупила их всех. Камеры в нашем доме отключены. Когда Павел вернется и будет рассеянно просматривать запись, примешивая коньяк к своему привычному контролю над нами, он увидит лишь мой обыкновенный день сурка – вернее, один из нескольких благополучных вариантов: чтение детективов на террасе, сборы в салон красоты, или фитнес-клуб, или в бассейн, или на встречу с подругами (у меня нет подруг), или на выставку модного художника; или спокойное общение с дочерью, помощь в решении одних и тех же задачек (он их не запоминает); или рассматривание журналов, консультация со стилистом; или урок итальянского, вышивка гладью и т. д. и т. п. Он не помнит, что все это уже было сто раз, что мои реплики давно отлакированы множеством житейских репетиций. Он не знает меня. Не знает, что во мне открылась безобразная бездна, которая с каждым днем только углубляется. Он старается быть умеренно-нежным ночью (когда не остается в клубе), утешает меня, рассказывает, что все отделения подняты на уши – но почему-то мне кажется, что это тоже театр (так же, как и записи моих дней). Я начала подозревать, что он все-таки что-то знает – но специально не говорит мне.

Я не думаю, что он меня щадит. Думаю, он способен сейчас заботиться только о своей репутации. Вот о ней как раз заботиться у меня нет ни сил, ни желания. Поэтому он по-своему прав, и мы еще как-то держимся. Чисто формально мы еще покачиваемся, еще висим.

А на самом деле у каждого из нас своя задача и свой сюжет. Я иду, иду. Я покупаю фиалки, и бреду на станцию, и сажусь в электричку – она пахнет жестью, железом, ржавчиной, окисленной кровью. Я не могу не действовать. Жалобно выглядящие пассажиры неприязненно или с любопытством рассматривают, как я одета (может быть, они думают, что это тренд, бельевой стиль – но это просто слишком дорогая пижама, и у меня таких ровно семь по количеству дней). Фиалки вянут быстро, я обычно рассовываю их по карманам, в которых у меня тень и прохлада и целлофановые пакетики с носовыми платками, вымоченными в родниковой воде.

Где собирает или выращивает их старушка, я не знаю. Я путешествую в город, день за днем, с очень тонко пахнущими букетиками – и это как-то успокаивает меня.

Я давно уже обзвонила все морги и больницы с дешевой Nokia, купленной за наличные.

Я побывала в нескольких моргах, куда привезли неизвестных молодых парней. Миши нигде не было, и я уже не знаю, продолжать ли мне обзванивать морги – боюсь, что мой голос уже им слишком знаком, и скоро мне скажут: «Женщина, не мешайте работать».

Может быть, он просто ушел от нас. Ему надоела благополучная, рассчитанная отцом жизнь, и он ушел искать свою – и скоро позвонит мне и скажет: «Привет, мам, ну как ты там?» Может быть, это единственный способ обнулить все возможности, которые мы могли ему предложить, – и он ушел, чтобы устроиться учеником на какой-нибудь завод курков для пистолетов, и получает стипендию, живет с простыми парнями в заводском общежитии. Я боюсь за него – к бытовым трудностям он не привык. А если он еще не устроился? Если скитается? Вещей он не взял, а ночи еще холодные. Я не хочу, чтобы он простудился.

Да что я это? Скитается – где?

В подвалах – но что это значит: наркотики? Со старыми друзьями он давно прервал отношения, а с кем он общался в последнее время, я не знаю. Мне он говорил: ни с кем. Только подготовка к экзаменам, только репетиторы и одноклассники. Я обыскивала его комнату, но не нашла ни намека на запрещенные вещества. Может быть, во всем виновата девушка – вульгарная, из простейшей семьи – и он живет у нее?

И скоро позвонит и скажет: «Прости, мама, но вы бы с отцом все равно этого не поняли».

Но теперь я понимаю больше. Я не виню ее. Я вижу разных людей. Я брожу по улицам и площадям. Я хожу под колоннами концертных залов, картинных галерей.