Промежуток

Я мог бы стать посредником между любящими, недостающим фрагментом неба, разорванного не ими. И это удалось бы мне куда быстрей, если бы тогда, когда он ездил к ней на велосипеде, у меня не началась моя жалкая ерунда с лапами (тогда пальцы сочились и укорачивались, сочились гноем и укорачивались, и один сгнил до основания), и я не отлеживался, экономя силы. Я тогда не полетел за ним, как делал всегда, когда он отправлялся в булочную или в парк. Это потом уже я осознал, что силы – нечто, идеально приспособленное для траты; лишь когда сил совсем уже не остается, прибывают свежие, точно запоздалый свет разорвавшихся прежде звезд. Я жалел тогда, что не узнал адрес девушки. Теперь остается ждать, когда, не боясь слежки, к дому чернокрылого приедет некто, не поверивший в смерть, объявленную во всех газетах. Друг. Вероятность равна нулю.

Но меня выручает случай. Мне удается проскользнуть в дверь подъезда, когда в нее втискивается неторопливая почтальонша с клетчатой сумкой на колесиках. Она поднимается на площадку между первым и вторым этажом, не спеша вынимает газеты, одна за другой, планомерно рассовывая их по щелям ящиков с номерами (я спокойно сижу на ступеньках лестницы, уходящей вверх). Пока подслеповатая женщина не доходит до числа 13. В скрюченных пальцах возникает письмо – и я узнаю почерк девушки на конверте. Сейчас письмо провалится в щель, и я уже ничего не сумею сделать. Не мешкая, я пикирую, напугав старушку, тюкаю клювом в сухую кисть, покрытую темными пятнами (конечно, легко), и заставляю пальцы разжаться; подхватываю письмо и под проклятья и оханья почтальонши вылетаю в раскрытую форточку между третьим и вторым этажом, в которую по вечерам курят подлётки, живущие в подъезде. Эврика, мне удалось!

Это письмо возлюбленной чернокрылого, я не ошибся. Обратный адрес значится на конверте. Я заучиваю его наизусть, а письмо прячу в зарослях боярышника в нескольких сотнях метров от дома.

Я не хочу, чтобы его нашли полицейские.

Я ничего не ел и лечу теперь совсем налегке, как бабочка, к остановке рейсовых междугородних автобусов – так чудовищно быстро лечу, что не слышу ни городского шума, ни ветряного свиста. На крыше автобуса можно передохнуть, а потом, в сумерках полудеревенского, древесного городка, у старого рынка, подкрепиться недоеденной кем-то булкой, которую уже облюбовали черные муравьи. И потом я ищу улицу, ищу дом. Вычислить окна девушки оказывается самым трудным этапом путешествия.

Но вот и она – подходит к окну, чтобы взглянуть во двор, тускло освещенная фонарем. Красота и слабость человеческой самки. Я не знаю, как поддержать ее, как сообщить, что человек с гордым профилем, с обугленными крыльями-ветками, которого она так любила когда-то, жив. Я хочу рассказать ей, как его схватили, куда увезли – и что двое суток назад он точно был жив.

Но она не слышит. Я знаю, мой голос для нее – лишь бессмысленное бормотанье, гули-гули.

В комнате сумятица, поспешные сборы.

Я вижу молодого самца. Он приезжал к чернокрылому, я помню. Можно ли ему доверять? Я чувствую, что он претендует на самку – но сейчас, когда для всех нас наступила тьма, это уже не имеет значения.

У моего человека-дрозда так мало друзей среди представителей его вида, что надеяться больше не на кого. Я вынужден вступить в контакт с этими недокрылками. Общий план спасения человека может придумать и осуществить только человек. Организовать спасение на земле. Птица понадобится в воздухе. Мы должны объединиться.

Я пытаюсь привлечь их внимание: стучу клювом по стеклу (неприятный, холодный звук), шаркаю лапами, царапаю когтями жесть. Ну же, откройте окно! Не слышат.

Я сижу на карнизе и смотрю на глупых человеческих подлётков. Они мечутся по комнате и двигают губами. Они расстроены и не спариваются. Ладно.

Внезапно в комнате гаснет свет. Падаю вниз. Окна квартиры выходят во двор, как и подъезд, из которого появляются подлётки. Несмотря на душную ночь, самка одета во что-то плотное, защищающее от ветра; на груди ее зоб небольшого рюкзака, отливающего медью. У самца горб огромного куля на спине; на груди тоже матерчатый зоб, в руках бумажный пакет, от которого слабо пахнет вчерашним хлебом. Надеюсь, он с зернышками.

Куль с вещами загружается в багажник. Свой рюкзак и пакет с едой парень ставит на заднее сиденье мобиля (успеваю неслышно просочиться внутрь); обходит корпус, распахивает перед самкой переднюю дверь.

И, пока они оба забираются в мобиль, я складываю крылья между полураскрытым пакетом и прохладной, выкатившейся из него бутылкой. Мы срываемся резко. Я чувствую: силы судьбы (так люди называют точные события) непреодолимо влекут нас. Девушка тихо смеется, теплый ветер то разглаживает, то сминает, то взбивает светлое полотно, которым затянута дыра наверху.

Мы летим, шоссе свободно, и я отстукиваю ритм по корочке багета, не раскрывая клюва и забыв подхватывать высекаемые крошки, и внутри меня все ускоряется:

то ли лето летало

то ли тело летально

то ли трут и растрата

то ли литература