Я еле успеваю опустить стекло и высунуть голову. Вовремя. То, что было овощным рагу, вываливается из меня в темноту и удобряет шоссе.
– Отчаянное стихо!
Дарт подает мне салфетку и указывает на спидометр. Невероятно. Триста десять. Мы оторвались.
– Рано радоваться. Еще!
Я делаю глоток воды. Голубь, наш достойный собеседник, воркует одобрительно:
О-о-о, ыррр-ыррр!
Скорость стремительно падает. Еще глоток – и уже только 220!
– Уважаемые коллеги, – шучу я сквозь муть, вытирая лоб, – я попробую новое.
– Жги, – соглашается Дарт.
Скорость уже упала до ста семидесяти.
А ведь это тяжело: видеть, как работают стихи. Ну что ж, придется проверить сырое:
–
(Стрелка на 180.)
(Стрелка встрепенулась и медленно движется вперед.)
(Дошла до 185.)
(Ух! Мы сразу прыгнули на 215.)
(225)
но я не гертру́да дню
(240!)
(245!!)
(Скорость упала до 230, увы).
(По-прежнему 230.)
(Уже 240.)
(Сразу 260!)
(265)
Скорость поднялась до 270 километров в час и держится. Неплохо.
– Это очень точно. Это про нас.
– Это не о нас.
– …
– Но ты такая со мной, – говорит он с таким отчаяньем, как будто это может что-то изменить.
– Ты не понимаешь. Это об ужасе вообще. Со мной что-то не так, Дарт. Я уже как робот! Со мной все не так!
– Что ты, милая! Ты просто устала, озябла. Ты мой зяблик, – мне еще тяжелей, когда чуткий Дарт становится чутким в квадрате. – «Мы были как зяблик и зимородок» – я люблю это твое стихо.
– Но ты не зимородок.
– И это тоже про…??
– Хватит.
Голубь на заднем сиденье подает свою решительную реплику: «гуррр».
– Когда ты написала про робота?
– Вчера.
– Тебе так горько без В.?
– Нет! Нет! Сколько можно, а?
Безобразные слезы разъедают щеки, горло раздирает крик.
Наверное, Дарту тоже очень больно. Мы свернули с дороги и летим со скоростью свиста по мрачным полям, в никуда.
– Я не могу больше. – Тело сотрясается. – Теперь ты.
2. Колеса
– Что там у тебя? Прокол??
– Не успеваю понять. Но вроде бы нет.
– Давай, проворачивайся быстрей!
– Куда уж быстрей!
– Ты новое. Тебя меняли. На тебя весь расчет.
– Стараюсь!
– Ну а вы что, задние?
– Мы ничего.
– Надо оторваться. За ними полицейский уазик.
– Как можем. Горючее поступает неравномерно.
– Что сделать!
– Пассажиры импульсивны.
– Лабильная нервная система. Так они устроены. Вам же известен такой тип людей.
– Ну конечно. Но хотелось бы постабильней.
– Да, очень нестабильны, особенно девушка.
– Нас предупреждали. Надо помогать.
– Как?
– Используйте скрытые резервы. На чьей стороне деревья?
– Стоящие по обочинам? Эти – на нашей.
– А дальние?
– Там не разобраться.
– А луговые травы? Мятлик? Тимофеевка?
– Они в прострации. Какой-то слабый фон от них.
– Вроде за поэтов они.
– Клевер – точно.
– А роса?
– Она холодна. Ей все равно.
– Совы?
– С совами была у нас договоренность.
– Отлично! А мыши-полевки?
– Они боятся. Сидят по норкам, не высовываются.
– Эти не помогут.
– Может быть, лисы?
– Лисы выходят из леса, они азартны.
– У них охота.
– Ага. Это то, что надо. Спасибо лисам.
– Еще немного! Собаки?
– Гулкие собаки?
– Они нервничают. Кажется, злятся.
– От этого толку мало.
– И все же? Немного?
– Не подключайтесь. Нам подходит только одна. Думает.
– Она тоскует так сильно, что я ее слышу, хотя она и не лает.
– Задумчивая собака.
– Хорошая.
– Мне кажется, так мы еще не летели.
– Это все собака. Задумчивая. Вдалеке.
3. Дарт
Читать стихи и вести мобиль – это все равно что вкалывать на заводе и писать роман, параллельно. Я это пытался делать, хотя она и не знала. Это было недолго: сначала я бросил завод. Потом роман.
Скорость стремительно падает, я знаю это и без подсказок стрелки. Нельзя впадать в зависимость от нее. Надо сосредоточиться.
В наступившей одутловатой тишине слышно, как голубь нагло драконит содержимое пакета. Пока я думаю, что ей могло бы хоть как-то зайти, он просто решил подкрепиться нашим хлебом. Молодец, чувак! С голубем веселей.