Промежуток

Мои руки высохли и заскорузли. Грубая кожа растрескалась и шелушится под робой. Вся она, как сыпью, покрыта лопающимися почками. Внутри них что-то мягкое и нежно пахнущее. Это листья. Они пытаются встать, им мешает ткань. Предплечья раздвоились, растрои́лись, расчетверились. Гибким маленьким веткам пока удается вытягиваться вдоль больших, заканчивающихся пальцами, но коричневую робу пальцами-сучками уже не снять.

Я ощупываю голову. Под волосами крупные набухания – на макушке, над затылком и над висками. Нет, это уже не почки. Они слишком твердые, эти шишки. Скоро из них пробьются ростки и станут новыми ветками. У меня лихорадка. Нестерпимо хочется пить. Я тянусь к скупым лучам солнца, проникающим сквозь решетку. Воздух еще прохладен, в нем распылены крошечные капли (на то, чтобы открыть окно, потребовалось слишком много времени). Внутри меня гулкий, частый стук. Но, кажется, сердца уже нет. Там выемка, дупло (если приложить ветвящуюся кисть к груди, ткань сминается и все проваливается). Слева работает дятел.

Я превращаюсь в дерево. Какое? Я не очень силен в ботанике, в юности меня увлекала философия (особенно та, что была у нас запрещена). Скоро я буду просто деревом. Деревом вообще. Кажется, это не болезнь и не галлюцинация. Это просто реализация метафоры. В буквальном смысле. Метафора разворачивается в реальности и оборачивается метаморфозой. Возможно, это означает, что любая метафора изначально имеет вектор необратимости. Странно лишь то, что со мной все это произошло так поздно – а ведь я описал именно эту метаморфозу лет двадцать назад (поэты еще не были гонимы). Порода дерева тогда, в том раннем стихотворении осталась не проясненной, впрочем, как и виды птиц и животных (когда текст пошел, я видел только промельки быстрых фигур):

Я вижу, как темное дерево медленно движется через меня

и в кончиках пальцев шевелятся тонкие ветки.

И это виденье настолько сильнее реальности, что понять,

как выглядит тело, не могут тягучие веки.

Внутри меня мох и смолистая древесина. Земная кора

готова к любым превращеньям, но мы замечаем

обычно лишь то, что поблизости – кромку двора

и мертвые вещи, что тайно живут за плечами.

Быть может, все то, что приснилось, могло прорасти

наружу; быть может, слова существуют – как звери,

как зерна в земле, точно люди в смятенъи и птицы в пути.

А их пустота – тоже выбор и зренья, и веры.

Этот текст, случившийся со мной так давно, по неизвестным причинам активировался только сейчас и оказался тестом. Жесткой проверкой того, насколько для меня не пусты возникающие во тьме слова. То, что происходит со мной, похоже на буквальное «оплотнение» произнесенного. Но почему именно здесь? Именно этот текст?

Я не знаю. Могу только предположить, что я стал участником (центром?) какого-то спонтанного космического эксперимента.

Мне выпал этот ужас и эта честь.

Результат – доказательство рискованности наших занятий, подлинной власти захватывающей сознание метафоры, того, что она – закон реальности. Подозревали ли мы об этом, были ли готовы – мои друзья и я – к такой необратимости? Может быть, и да. Пожалуй, да.

Получается, что наши гонители по-своему правы?

Нет, нет, убийцы – никогда.

Но поэт должен отвечать за тяжесть своих слов. Я должен. Странно лишь то, что возможность радикального ответа совпала с тюремным заключением. Точно космическая и конкретно-социальная ответственность разрешаются во что-то одно, хотя они так различны. Бесконечность – и законы чужой игры? Но не бывает ли так, что и фейк ловко имитирует подлинник, и на тех, кто не чувствует разницы, подделка оказывает тот же эффект, что и оригинал?

Да, это так. Аналогия грубая, но где-то здесь прячется правда.

Кажется, происходящее со мной свидетельствует о том, что полнота ответственности действительно граничит с чудом. Чудо – вполне четкая категория. Здесь пределы литературы. А чудо – неожиданное событие, имеющее особый смысл, который превышает возможности рационального понимания, – может быть, никогда и не будет вполне понято.

И не должно. Чудо невозможно наделить каким-то знаком – «+» или «-». Нельзя сказать, к добру оно или нет. Чудо поражает – и этого достаточно.

К этому трудно привыкнуть, но я должен принять то, что я уже не вполне «я».