Промежуток

Это было нашей давней шуткой – и не шуткой. Мы чувствовали себя жителями космоса, думали о нем, обращались к нему, надеялись на него. Он всегда был нашей родиной. Пространством – но и бесконечным существом. Иногда последнее выходило на первый план. Космос, эфирный-кефирный медбрат, как писала Инга. Буквальные космонавты нас бы не поняли.

Вдруг, сжав мои ладони, она заговорила быстро-быстро:

– Дарт, едем к нему сейчас! С ним могут что-то сделать! Мы должны опередить их!

– Подожди, подожди, – я, лихорадочно соображая, вглядывался в ее черты и лица собаки и голубя (а это были осмысленные, поддерживающие нас лица, и никак иначе). Наконец что-то перещелкнуло, и я крикнул: – Эврика!

Все вздрогнули.

– Тихо, – Инга оглянулась. Она была как струна.

– Слушай, – прошептал я. – Автоподъемник с люлькой. Вот что нам нужно. На таком работает мой старый друг.

– Промышленный альпинизм – так, кажется, это называется? – она «включилась»

– Да. Он развешивает рекламные постеры на высотках.

– А ему можно доверять?

– Мы давно не виделись. Но это же друг дворового детства! У него такой характер был. честный до патологии.

– Ладно. Надо рискнуть.

– Я позвоню ему.

– Лучше сразу поехать.

– Ты права. Постер будет нашим прикрытием, чтобы оказаться у нужного окна.

– Только это должен быть постер социальной рекламы, – задумчиво сказала Инга. – Настолько убедительный, чтобы они не могли вам отказать.

– Что это должно быть? Плакат «А ты уничтожил поэтические книги?» – горько усмехнулся я.

– Хорошая шутка. Ты еще скажи «А ты вычислил поэта?»

Инга была остроумна – точечно, сиюминутно. Потом это гасло, она размазывалась, и у нее оставалась только слабость. Слабая, декадентская, клонящаяся к земле красота – то, что меня прикручивало к ней. А она выныривала из забытья и обретала ум и четкость.

Я рассмеялся.

– Ты права. Должно быть что-то, понятное всем. Универсальное.

– На нем… – проговорила Инга, глядя в пустоту, – пусть на нем будет изображено лицо. Первое лицо государства.

Она сказала это так тихо и твердо, что я похолодел.

– Инга!

– Выхода у нас нет.

– Это гениальный ход. Он очень простой. Но очень рискованный.

– Я понимаю, этот жест выглядит как пародия. Но он поможет выиграть время. Портрет парализует их подозрительность.

– Так. Но ты никуда не едешь.

Она, вся взбрыкнув, попыталась возразить, но я накрыл ей рот ладонью:

– Не едешь. Более того: я думаю, тебе стоит уходить в лес. Возьмешь с собой немного еды и собаку. Голубь будет со мной.

– Гур-гур, – вставил свои пять зернышек голубь.

– Мы будем ждать тебя в доме, – возразила Инга. – здесь есть подпол.

– Ладно. Но в случае опасности уходишь в лес. Оставляй какие-нибудь зацепки для нас.

– Хорошо, – лицо ее стало строгим. – Где вы найдете постеры?

– Их в городе очень много. Там еще лозунги типа: «Будущее России – наше общее дело», «Я горжусь сознательными гражданами», «Безопасность народа – государственная задача номер один», и тому подобное.

– Подойдет любой вариант. Надеюсь, вы проедете на территорию без помех.

И тюремщики, и узники должны быть ближе к своему президенту. Нормальная идея.

– Мы будем искать окно и размещать прямо под ним. Как я понял из записки, там окна идут только начиная с тринадцатого этажа.

– Да-да, – сказала собака, усиленно виляя хвостом. – Да. Гав-гав.

– Я найду его. Я тебе обещаю.

– Вот только решетка, – взволнованным шепотом произнесла Инга.

Но во мне все уже все закрутилось. Я все увидел, как будет! Почти все. Сам Метафизик, правда, был там лишен очертаний – оказывался просто темным пятном.

– Мы найдем пилу для резки металла. Не может быть, чтобы решетка не поржавела от времени. Едва ли они их часто меняют.

И голубь одобрительно кивнул маленькой головой:

– Гуррр.

2. Трехпалый

Когда совсем стемнело, мы попрощались с Ингой и собакой. Люди обнялись, а потом я сел девушке на запястье и тихонько тюкнул ее в ладонь. Инга засмеялась.

В салоне мобиля Дарт сказал:

– Голубь! Ты, как я вижу, разумен. Это я безумен. Ты же понимаешь нашу речь, да? Послушай. Нам нужно спешить. Дорога ночью почти пуста, мы можем разогнаться, как следует. Только бы ни в кого не врезаться. Следи за дорогой. Я буду читать стихи.

Мне кажется, ты поймешь. – Мы вырулили с проселочной дороги на шоссе. – Свои не хочу, – как-то просто и благородно сказал он. – Слишком мало экспрессии, слишком много чести. Лучше я прочту тебе стихи моего друга. Он еще тин, подросток. Почти ребенок. По-вашему – птенец. Он приезжал в нашу компанию, а потом пропал. Я больше его не видел. Может быть, его родители что-то разнюхали и заперли его. Запретили ему общаться с нами. Как жаль! Он нереально талантлив. Да ты сам почувствуешь. Угораздило же его родиться в семье убийц. Послушай, голубь, это не преувеличение. Нет, тот парень о них мне ничего не рассказывал. Но я знаю, чей он сын. Знаю, что его отец разрабатывал законопроект против поэтов. Против нашего дела. Его отец. И этот мерзкий законопроект был принят единогласно, всем парламентом. Получается, что отец узаконил войну против собственного сына. Ты что-нибудь понимаешь, голубь?