Промысловые были

Километрах в четырех в обратную сторону стояла маленькая избушечка, нужная по осени, когда ходили пешком. Сейчас Иван ее миновал, и захода к ней не было. Он долго шел к ней по снегоходному следу и добрел в темноте. Предстояло подняться в угор по метровому снегу – в распадке его надуло чуть не в пояс. «Самый набой», – с отстраненным одобрением подумал Иван и одновременно отметил: «А ноги-то чужие»… Полез вверх бродком, еле их выуживая и переставляя – снег был по бедро, липкий и плотный. Вязочки размокли настолько, что, когда бродень засел, нога выдернулась голая. Иван уже не держал равновесия – вытащив портянки, затолкал их за пазуху и попытался всунуть ногу обратно, но промахнулся и уткнул ногу в снег правее, потом левее отверстия. Долго целился, балансируя, тяжко и часто дыша, потом замер на одной ноге, пошатываясь, потом, будто очнувшись, наступил, но нога угадала меж стенкой снежной трубы и смявшейся голяшкой. Снова терпеливо целился, в конце концов попал, стоптав слезший носок. Потом встал на четвереньки и пополз, переступая коленями. Полз так долго, что мнилось в голове, а точно ли тот распадок и точно ли там стоит зимовьюшка? Ведь рядом такой же. А вдруг ошибся? Еще прополз и поднял голову. На угорчике в кедраче великолепно и огромно стояла избушка – снег толстым высоким пла́том лежал на крыше и добавлял высоты.

Усталость бывает разная – бывает обычная до сладостности, когда в блаженство и ужин, и сон, в который рухаешься, силясь продлить мгновение, побыть на границе – аж засыпать жалко. А есть усталость нехорошая, когда нутру неладно. Она и была у Ивана.

Иван затопил, поставил на печь набитое снегом ведро и разулся. Ноги не чувствовали больше чем на полстопы. В добавок он прижег большой палец об железо и где-то зацепил – задрал с кровью ноготь: отдир не чувствовал… Растирал ноги, пока не осталось мерзкое онемение только в пальцах, а потом и пальцы заломило – отошли. И ноготь засочил. Иван недоумевал: «Еще понятно в мороз ноги ознобить, а в тепло-то че?! Так старею, что ли?» Он то лежал, то пил чай и грыз сухой компот, выбирая ломтики покислей. О серьезной еде и подумать было дико. Лежал, прикрутив фитиль лампы, в ровном недвижном свете. Думал, как выспаться и с новыми силами идти к снегоходу, но заснуть не мог. Потом стало рвать, потом снова лежал, время от времени выползая в ночь узнать, не сменился ли ветер. Дула та же постылая верховка. Когда очередной раз вышел, валил сырой и очень крупный снег. «Лопухами пошел», – медленно проехало в голове.

Снова лежал на сохачьей шкуре, отпаивался чаем и все никак не мог найти положение, чтоб полегче стало намятому телу. Только ворочался, и выбитый сохачий волос лез в иссушенный рот. Навалился страх за жизнь, как в самолете, когда Байкала ждал и крепился мыслями о близких. Иван снова повернулся в полудреме, просторно выбросив руку, и нашел наконец положение, когда прилеглось вдруг прохладно и расслабленно. И в полудреме привиделось, будто все близкие вкруг него собрались, включая и погибшего ребеночка, и Иульяньюшку, и Наталью. И жмутся, льнут под руки, под мышки, прилегая знакомо, укладисто, как перо. И само пришло: «Да ведь Он, поди, этого от нас и добивается». «Да скорей всего», – подумал Иван, чувствуя, как от этих слов буквально на глазах крепнет, выгибается под ним заветный мосток. И вспомнил, как вышел из самолета, не решив дела. Сейчас было ощущение, что вернулся к брошенной передутой дороге и пробил, сколь мог. И что главное – еще вернется.

Так и не спал добром. И не ел. Ватный, с нутряной мелкой дрожью встал под утро, неотдохнувший, наломанный, но душою подлатанный. Молился перед синеющим окном, закидывая двуперстие выше ключицы, посередке меж шеей и краем плеча. После правила просил своими словами, Господи, дожить бы до дней, когда Петя подрастет, когда пойдет с ним в тайгу, и они будут сидеть возле костра у избушки… Потом пил чай, грыз плоские компотины и представлял какую-то неведомую, несбыточную избушку в просторном месте, откуда видна и река, и горы. И осень. И на горах снег, ровно по струнке – а низ сопок темный и талый.

А несбыточная потому, что такой избушки у него не было, да и редко бывает у охотников. Обычно строят не в проглядном просторном месте, а где хороший крепкий лес – чтоб навалять на стройку, да и избушку стараются скрыть с реки.

Иван надел все слои просохшой до корочковой сухости обутки. И в зудящей слабости спустился на синеющую реку, к оттаявше-черным хребтам-берегам и побрел к снегоходу, чувствуя, как вкачивают в него силы и ветер, и свет, сквозящий сквозь сизую облачность. Снегоход вытащил моментально. Подрубил жердей, раскачал, подсунул под гусеницу. Сучочек под газ – и вся история.