Промысловые были

У избушки медведь когда-то порвал полиэтиленовое окно, и ребята быстро натянули новое – пленка с собой на этот случай. Труба высокая колонковая[13], тяжелая – чуть печку не удавила. По трубе текло, и ямка на печке особенно ржавая, до хлопьев. Тяга в печке такая, что пленка на окне дрожит и ходит ходуном. Дрова под нарами. Лампу даже нашли, а солярка с собой была.

Иван еще раз полюбовался видом. Глянул на лабаз: на двух крепких ногах. На них настил, но само сооружение разочаровало – брезентовый островерхий домик на каркасе. Путний охотник дощатый бы сделал или хоть с жердей… Опять раздражение шевельнулось – экспедишники… Зато на ноги под самым настилом надеты железные бочки, дырявленные топором под размер стволов. Целая работа, но по ним никакой медведь до лабаза не долезет.

– Лестницу ищем! – копались молодые.

– Да под снегом она!

– Да ищем.

– Да ково искать? Она если и есть где, то сгнила, лежит дак.

Сыны возмущали: ведь ясно, что проще новую сделать, чем вчерашнего дня искать. А главное, все равно этим кончится. «Но специально не буду ничего говорить. Пусть ищут», – подумал Иван и на всякий случай присмотрел пару-тройку сухих еловых жердин – обычно у избушек сушняк выбран, а тут людей не было: и насох. Самому аж понравилось, и он с удовольствием повторил: «Насох!» Несмотря на упрямство сыновей настроение было хорошее, как всегда, на новом месте. Особенно обнадеживали меловые горы и изгиб реки с серыми сопками. Буквально пронзало знакомостью – есть виды, в которых всей Сибири причащаешься.

Иван запалил костер собакам варить, распаковал нарту, спустился на реку по воду. Лед был слоеный. Он продолбил верхний слой и не спеша набрал эмалированной кружкой в ведро синеватой воды. С водой черпалась и шуга, и, выливая, он держал ее пальцем, а она светлела – игольчато и серебряно-ярко. На ветерке кружка бралась корочкой. Перед тем как подняться на угорчик, снова глянул на реку. Горы чуть усели, но даль забирала еще сильней и глубинней.

Вернулся к избушке в какой-то расслабленной задумчивости. Избенка, конечно, так себе, наскоряк скидана – новую придется рубить. Подошел раскрасневшийся Лавря: «Тятя, надо лестницу делать». Отец только поднял брови и пожал плечами.

Уже темнялось. Свалили и притащили сушины, серые, гудкие, легкие. Ходящие ходуном, они пружинисто отдавали в руки. Сучочки, как железные, зазвенели под топориком… Мгновенно нарезали стволиков на ступеньки. Торцы шершавые, занозистые по краю, теплые. «Гвозди в верхонке под сиденьем!» – звонко крикнул Степан.

Работали без рукавиц. К вечеру небо совсем расчистило, засинело и драгоценно проклюнулась первая звездочка. Лавр прибивал ступеньки, и гвозди подлипали к красным мокрым рукам. Он хотел делать быстро и эффектно, но гвоздь то на сучок попадал, то шел не по волокнам, сгибался, и Лавря быстро выправлял его лезвием топорика. Вот и лестница готова. Синее морозное небо еще чище разгорелось звездами. Легкая, пружинящая лестница лежала на укатанном снегу.

Давно уже кипел чайник в избушке. «Пошли чаю попьем – все равно темно настало. А на лабаз и с фонариком слазите!» Ребята охотно втиснулись в темную избушку. При дневном свете мятая печурка была рыжая в ошметьях ржавчины. Теперь горела туманным и чудным кристаллом рубина. Лампа с еле живым фитилем светила чадно, но было тепло и хорошо в избе. Скинули шапки, суконные азямы, промороженные до зернистых сосулек. Лавря стаскивал через голову свитер и рукавом смахнул с полки коробку с гильзами. Братья захохотали. Рукавицы пихали вокруг на гвозди, на вешала́. На печке стояла без крышки кастрюля с гречкой. В ярко-синем свете фонарика она лежала в прозрачной водице, как галечка. Несколько гречинок плавало. Лавр положил суконные верхонки на вешала над печкой, одну обогнул вокруг затертой палки, а другую не догнул, она расправилась и упала в кастрюлю. Оттолкнув Степу, он бросился к мокрой верхонке. Братовья хохотали: «Куда приварок поташшыл? А ну, ложи на место!» «Лаврушка лаврушку решил закинуть!» Лавря выжал верхонку, приладил на палку, и с нее мерно запшикало на печку.

Попили чаю, вышли на улицу – звезды еще ярче обступили, освоились, и еще гуще вился пар из распахнутой двери избушки. Поставили к лабазу лестницу, и она уперлась настолько крепко и устоисто, что казалось, была здесь извечно. Лавря с налобным фонариком полез по ступеням. Иван оглянулся на собак, но тут же раздался вскрик, и с лестницы кубарем скатился и рухнул в снег Лавря.

Братья ринулись.

– Да че такое? Живой?

Лежал согнувшись, потом стал разгибаться, морща засыпанное снегом лицо.

– Обождите, не поднимайте его!

– Чо? Как?

– Спина как? Руки че? Ноги?

– Тятя, там… там зубы! Тятя!

Батя подошел к лестнице.

– Карабин возьми! – крикнул Тимоха.

– Да какой карабин! – проворчал Иван, натягивая на шапку фонарь.