Промысловые были

– А, тять? – не унимался домогной Лавря.

– Да кто искал кого? – отмяк голосом и Иван. – В развал такой? – И снова рыкнул: – Спите давайте!

Ранним еще, темным, утром Иван, переступая через сынов, крепко спящих в спальниках, открыл дверцу печки. Догорающий в ее нутре огонек в фонарном свете обратился в перистый кубик пепла. Иван туго затолкал печку сухими еловыми поленьями и поджег бересту. Береста занялась, скручиваясь и чадя. Иван зарыл дверцу, и глазки́ поддувала зашлись трепетно и ярко. Завыла тяга.

Иван вернулся к столу, прочитал молитвенное правило, быстро и сильно охлестывая двуперстием вверх от ключицы на гребень плеча. Потом грел в сковородке гречку на сале.

Чайник давно кипел. Иван поднял сыновей, накормил и, не давая мешкать, отправил в тайгу работать – в мороз, снег, свет. Сам перекрестился и не спеша взялся за дело. Сложил раскиданные дрова, порылся на полках, под нарами. Скрутил Лаврин спальник, положил на нары «в голова». Под спальником на досках подобрал измятый листок с дырочкой от гвоздя – половинку выцветшей бледно-зеленой тетрадной обложки. С одной стороны таблица умножения. С другой записка:

Ребята, кто зайдет в избушку очень большая просьба. Сходите на лабаз там сверху на мешках с продуктами есть небольшая черная сумка в ней в наружном боковом кармане записка для Вани Вагнера. Передайте записку ему очень прошу. (Приисковый, Норильская 23 кв 2, Вагнеру Ивану Берхардовичу.) Правда на лабазе будет и удавленник то есть я. На мертвых пучиться ненадо. Все мы раньше или позже все равно умрем. Лучше конечно позже.

Иван не торопясь оделся и полез на лабаз. Перерезал веревку, на которой висели остатки тела. Поддержал, чтобы оно не ударилось о настил. С сумкой вернулся в избушку.

Здравствуй, Ваня!