Промысловые были

– А-а-а, ну… – жуя, скучно отозвался Генка, разочарованный собеседником, и нехотя начал: – Короче, я подготовился. Такой стоит шестьсот. Я беру в городе за триста ушатанный и ставлю на учет. А в Амурской области, в Свободном, нахожу такой же, только путний, но без документов. Тоже за триста. На паровозе еду в Свободный. С собой беру документы, табличку подкапотную и клепальник. – Он запил шипящим пивом розовато-белую пелядкину спинку. Мясо он отделял сапожным ножом, так возя по шкурке, что под ней елозила и рвалась газета и жестко отдавался обитый жестью стол. Пиво наливал в бурую от чая эмалированную кружку, и оно входило в реакцию с заваркой на стенках и пенно лилось на газету.

– Клепальник?

– Ну, клепальник… – В слове «клепальник» «ль» оказалось и так мягким, и он словно промахнулся. – Клепальник обычный. И заклепки. Приехаль. Стрелю забили коле трассы. – Генка обгладывал плоскую рыбинку за рыбинкой и постанывал, укал как-то: – Деньги отдаль, у, машину забраль. М-м. В кусты загналь. Табличку переклепаль. – И добавил презрительно: – Х-хе! Тален этот… – Условность таблички его ужасно смешила.

– А… на двигле?

– Да погоди… Короче, мужик этот, чей «крузак», сказал, что после Читы менты такие машины пасут. Докопаются – и капец, себе забирают. Страсть их ценят. До Читы доехаль, ну и стал договариваться, чтоб до Улян-Удэ в фуре проехать. Там здоро-о-овая плещадка… – Он провел вокруг ладонью и сказал восхищенно: – Дальнобои. Ну и парень на плещадке, типа разводящего, все сразу поняль. «Сиди, грит, тут пока». Сижу в кафешке. А там бурят пиво пьет. – Гена все увеличивал крупность рассмотрения: – Худющий, в чем душа держится, пиво течет по усам. – Он восторженно показал пальцем, как течет пиво. – «Сигареты есть?» – «А что свои не имеешь? – спрашиваю. – До чего ж ты, говорю, докатился… Ты хоть ешь что-нибудь?».

– А на дви́жке номер не перебивал?

– Не перебивал. И… ты не перебивай. Короче. Я спрашиваю: «Ты хоть ешь?» – «Коне-е-ечно ем», – изобразил он комичную солидность бурята: – Ва-а-ажный, как слен. «Ну что ешь-то?» Тот: «Ры-ы-ыбу, по-о-о-озы[15]», – несколько раз протянул в нос рассказчик, требуя ответного восторга.

– А дальше?

– Ры-ы-бу, по-о-зы… – не расставался с бурятом Генка. – А дальше? – спросил он, теряя интерес, и чем сильнее удаляясь от кафешки, тем чаще озираясь на нее и всхохатывая. – Смотрящий подводит меня к дальнобою… Здоро-о-овый стоит. Песят-пятый регион. Омск. Договаривайтесь. Договорились. Загоняй. Загналь. И поехаль с ним. А в Уляне выкатился. Ну и все. А дома только с рамы на раму перекинуль. Не, ну чудотворец: «ры-ы-ыбу, по-о-о-озы»…

– Дак а на двигуне номер-то как?

– Да там никто не смотрит. А где смотрят – я в фуре проехал. Х-хе.

– А на раме?

– Да грязью замазаль.

Гена вдруг как проснулся:

– Дак у тебя в чем загвоздка-то?

Я объяснил.

– Искать «биток» с документами, – собранно отвечал Геннадий, – резать и переваривать раму. Тален этот склепывать. И на двигле́ перебивать. Парни аккуратно делают… Но все это стремно. И это если на учет не ставить-снимать. А как я езжу – за четыре года никто не глянул. А в твоем случае… Не знаю… – Он прицыкнул языком и покачал головой: – Если продавать… На запчасти только. За четверть цены уйдет. Либо само́му – ключ в руки, х-хе и вперед. По узлям дороже. Но однозначно скидывать надо. Тольку не будет. Зря пелядку не ел. Удачи. Не за что…

Баскаков уже въехал в город и полз по пробке, упираясь в красные фонари японского микроавтобуса, рвано парящего выхлопом. На бугре микрик шлифанул, прочертив шипами по льду. Лед красно блеснул в фонарном отсвете. Рядом парень в обшарпанной темно-зеленой «висте» курил в открытое окно. «Как я когда-то…» – с теплом подумал Баскаков.

Баскаков всю жизнь или сидел безвылазно в Тузлуках за письменным столом или несся по темной утренней дороге, врываясь в город мимо огромного бетонного забора с ребрами и колючкой. Забор этот знал еще со времен, когда ехал на крепкой русской машине – черной, с форточками, малиновым салоном и воздуханом, похожим на диск от ППШ. Он тоже тогда курил, опуская стекло в любой мороз, и было что-то великолепно-несовместимое в студеном трепете за окном и смеси морозного ветра с табачной едкостью, на границе которых завязывался целый фронт неуюта, резкости и ангинной стыни, бывшими Баскакову так же нипочем, как дыры в асфальте – листовым рессорам его «двадцать четвертой».

Парень бросил окурок на дорогу, тот рассыпался на искры необыкновенно ярко и тревожно. Баскакова не отпускали три вещи: передача денег, встреча с тягучим, как столярный клей, Петей и покупка новой машины.

Встретились уже без Толи с Напильниками, помчались на авторынок и там все сделали в павильончике у Жанны, оказавшейся красивой и ушлой девахой с косой белесой челкой. На документе появилась надпись, что договор расторгнут и что Баскаков больше не хозяин. И печать.