Промысловые были

Баскаков хотел, чтобы деньги передавались при свидетелях, поэтому надо было успеть, пока мужики из гаража не уехали по делам. Встряли из-за аварии. Из гаража звонили, торопили. Дамочка на новой и уродливой корейской машине подалась по диагонали, не включив поворот, еще кто-то рядом не так ехал, и парни особенно злились, матерились. «Но, чучело!» – рявкнул Сережа-Валера на пешехода, который замешкался и не решался: идти или ждать – сначала было пошел, потом остановился, Валера выждал, но, едва тронулся, и тот рыпнулся.

В гараже передали деньги. Баскаков пересчитал и дал перечесть механику: все было правильно, только часть пачки пухло темнела мелкими измызганными бумажками. Не веря, что все случилось, вышел в двор. Ребята выехали на его серебристой машине и стали перед воротами – он видел их через лобовое стекло: сидели слаженным экипажем, устремленные в свои дела, и не глядя на Баскакова, о чем-то судача, ржали.

Баскаков на всякий случай проверил в банке деньги – как и думал, они были не фальшивые. Встретился с Петей и забрал недостающее. Звонил Артему, тот не брал трубку, потом все-таки объявился, и на следующий день Баскаков поехал встречаться. Артем оказался невзрачным худеньким парнишкой. А машина – отличной. Ясное серебро. Чистый кофейный салон. Запаска на калитке, люк. Но главное, что ее состояние было намного лучше той, на которой уехали Напильники.

Утром машину оформили. Поставили на учет. Артем предложил натереть мастикой бесплатно («наш салон делает предпродажную подготовку!»), но Баскаков отказался. Привинтил номера, поменял у знакомых ребят масло и победно вернулся в Тузлуки. Предстояла вечерняя исповедь.

Вид из космоса

Лена все дни не то болела, не то капризничала и лежала, читая и что-то записывая в тетрадку. Была бледной, вялой и раздражала Баскакова, приезжавшего усталым и одновременно звенящего событиями и требующего ответного перезвона.

Отец Лев был другом семьи. Жил он при монастыре в Боеве в двухстах километрах от Тузлуков, куда Баскаковы собирались на Рождество. Сейчас по сложившейся традиции он приехал в Тузлучинский монастырь. Исповедь была вечерняя, могло прийти много народу, но Баскаков знал правило отца Льва исповедовать столько времени, сколько потребуется. Помимо исповеди Баскаков хотел спросить у отца Льва духовного совета по его отношениям с Ёжиком и не знал, позволит ли время.

Сережа Шебалин был знаменитый, с гусарскими повадками парень. Когда просили его описать, отвечали: «Помните казака с картины Сурикова «Покорение Сибири Ермаком»? Там один с веслом. А другой, второй с кормы – с ружьем который: вот это он! Не помните – обязательно посмотрите».

Сходство было удивительное: совпадало именно стремительно-грозное выражение лица, летящий покат лба и свирепые белки. Только Сергей был поплотней, поухоженней, посинеглазей. И нос имел, что называется, орлиный, а усы поменьше и позолотистей. Со школы был необыкновенно взрослый, крепкий, брился и курил класса с восьмого, а в студенчестве был накоротке с мужиками-преподавателями.

Чудил Ёжик напропалую. Будучи коноводом, потащил как-то всех в пивную. По дороге поймал белого голубя, и тот доверился ему и как привязанный ходил по столу меж кружек. Пивнушка закрывалась, и ребятам пришлось взять пива с запасом. Запас оказался столь основательным, что, несмотря на приказ Ежа допивать, пиво встало столбом в пищеводах. Добыли где-то прозрачных пакетов и по-хозяйски залили остатки. Собрались в гости. Долго ловили машину – компанию с янтарными пакетами никто не брал. Пузатые подушки подтекали с углов. Ёж одной рукой придерживал пазуху с голубем, другой писал на асфальте пивом: «Баскак дурак». Наконец он ухитрился остановить скорую помощь, компания в нее взгромоздилась и помчалась под крик Ежа: «Шеф, включай сирену, гони на красный!»

В гостях уже были какие-то тихие посетители. Ёж моментально перелил пиво в кастрюли, сгонял кого-то за водкой и, вовсю разойдясь, впал в чтение на память «Черного человека». Читал кусками, а когда сбился, маленькая, похожая на землеройку, девушка Соня с цигейковой шевелюркой пискнула:

– Как вы относитесь к Бродскому?