Промысловые были

Леночка, чудо мое, в накинутой куртке и теплых калошках стояла в гараже, завороженно глядя на машину. Морозная, та тускло серебрилась сквозь дальневосточную и забайкальскую грязь, сквозь ледяную глазурь и узорную изморозь.

– Большая машинюка…

– Сколько завтра? – спросил про температуру.

– Ой. А я и не знаю… – отвечала расслабленно Леночка.

В дороге следил за погодой, и даже ночью оставался напряженно вживленным в нее, как датчик, – что ждет: мороз ли, потребующий ночных прогревов, снег и тепло, грозящие кашей и докупкой омывателя? Теперь и небо, и выстужающая сизота как-то отошли, и жаль было этой отставной погоды и дорожного собранного строя. И пока не ушла сила пройденных верст, хотелось довести до конца – поставить машину на учет. С утра рванул в город».

Уже стояли на площадке с открытыми капотами, как вдруг Баскакова вызвали по громкоговорителю. В окне раздраженно-сосредоточенный офицер сказал, что у Баскакова «большие проблемы с документами» и, спросив: «Сколько денег отдали?», покачал головой.

После резкого повышения пошлин люди стали возить машины в разобранном виде и оформлять на документы от старого или битого автомобиля. Образовался спрос на документы, их стали плодить в виде дубликатов, выписанных взамен якобы утерянных. На одну автомобильную душу оказывалось оформлено сразу несколько машин. Для борьбы с таким широкодушьем объединили базы регионов, и много народу пострадало. Ни поставить, ни снять с учета подобную машину стало нельзя. Находкинский Ваня, увлекшись «ходовочкой» и «калиточкой», документы проморгал.

Баскаковская машина была оформлена как раз на дубликат такого пэтээса, выданного «взамен утерянного» в Усолье Иркутской области, где автодуше было отказано в регистрации. До выяснения причины Баскакову разрешалось на машине ездить, продлевать каждый месяц транзиты и по всем вопросам обращаться в межрайонное отделение государственной автоинспекции. К беленькой, необыкновенно хрупкой девушке – Вере Лихтенвальд, в серой юбочке и кительке, в бирюзовых в толстую полоску рейтузах и сапогах, которые сидели на ее тонких ногах, как краги, – настолько их стенки казались толстыми, твердыми. Колечко на тонком пальце тоже было будто велико. Баскаков уже ее называл Верочка и дарил книжки. Хрупкий Верочкин вид никак не вязался с теми сталистыми вещами, которые через нее решались, с судьбами, которые корежились от неприятностей и как-то особенно, казалось, зависели от контраста между ее видом и значением.

Через четыре месяца пришел ответ, что машине, на чьи документы был оформлен его автомобиль, было отказано в регистрации по причине «наличия сведений о представленных документах в числе утраченных или похищенных».

– Да нет, – твердо говорила Верочка. – Какой новый пэтээс? Пэтээс только один. Это как паспорт – там ваша фамилия, дата рождения. Без него вы не гражданин.

– Ну почему? Паспорта как раз меняют и фамилии… Вера Адольфовна, а ведь тот владелец наверняка с каким-нибудь гаишником этот дубликат… сплодил. Если в Усолье копнуть?

– Игорь Михалыч. – Верочка твердо положила тонкую ручку на стопку папок. – На это годы уйдут, я вас уверяю. Да и никто не будет заниматься. Вот есть ответ… – Она взяла в руку бумагу. – И никуда не прыгнешь. Машинка ваша как транспортное средство… – Верочка развела руками. – Больше не существует. Никто, конечно, у вас ее не заберет. Но ездить на ней вы не можете. – И добавила неофициально, сжалившись: – Если только на Севере в тайге где-нибудь… Где милиции нет.

Машину Баскаков поставил в ведомственный гараж к знакомому. Ездил на Лениной машинке, много писал и работал, а к зиме серьезно озаботился продажей. Решение постепенно назревало – сначала казалось диким, потом притиралось к сердцу, а потом уже ярко и победно заманило освобождением. Настала новая полоса. Если в «эру транзитов» силы шли на поиски милицейских знакомых, то теперь Баскаков колесил по мастерским.

– Да, наворотили делов… – говорил очередной автомеханик. – Это все из-за регламента. У меня знакомый, он тоже то ли раму пилил, то ли че.

– А че за знакомый?

– Генка один…

Генка оказался здоровый полный малый с блестящим неровным лбом и прозрачным по-над ним ежиком. Занимался «проколами» – протягивал коммуникации под дорогами. У гаража стояла его рабочая машина: фантастически-затрапезного вида японский грузовик, обвешанный ржавыми цепями, штангами, какими-то трубами и несусветными устройствами. Генка сделал большую трудную работу за городом и сидел в гараже, ел вяленую рыбу на газете и запивал пивом. Машина, о которой предстояла речь, стояла в гараже. Пыль на ней казалась светлой, а когда я протискивался к Генке, на куртку легла темными мазками.

– Не-е… Я раму не переваривал. Ешь пелядку, – чавкнул он. – У меня вообще не так было. Пиво будешь? Томское. У меня баллон дома… – «Ль» он произносил мягко, особенно в слове «баллон» прозвучавшее как «баллен», и так пустился в рассуждения про пиво, что я еле вернул его к теме.