Промысловые были

Средне-брезгливая наморщенность означает, что тост за Россию так же неприличен, как разговор о героизме среди военных или обсуждение таежного риска промысловиками. В молодости нам всем так и казалось – патриотизм ассоциировался с пропагандой чего-то набившего оскомину. Среда, где рос Ёжик, была пронизана щепетильностью и бабьими страхами кого-то обидеть и потребностью без конца защищать тех, кто и не подозревал о том, что нуждается в защите. Пестовался обостренный нюх на некое настоящее, на неприятие поддельного, массового, и способность рассекретить и отсечь как можно больше постыдно-поддельного считалась сословной доблестью.

Ёж с одинаковой ненавистью относился к любому «ненастоящему», и замечательна была реакция на него дам, падких на текущие ценности. Он выглядел очень внушительно, весь в породистых штучках, водоплавающих телефонах и дорогущих карабинчиках для путешественников. За этим дыханием заграницы недалекие девы чуяли большой буржуазный достаток. А поскольку он был намного интересней и обеспеченней краснолицых коммерсантов в меховых кепках и с маленькими портфельчиками на ремешках, то невесты на него так и клевали. А когда он вваливался в клетчатой рубахе в какой-нибудь священно-заповедный псевдояпонский ресторан, то настолько шокировал спутницу простецкой повадкой и презрением к новомещанским нормам, что слетали все девчонкины настройки.

О русском народе говорит так:

– Да, дерьмо народ, завистливый, ленивый, тупой. Ни мне, ни соседу. Лишь бы дальше носа не видеть. У Толстого хорошо на эту тему написано – как казаки на французский арьергард напоролись, сбили их, и вместо того, чтоб гнать до талого, знаешь, чем занялись? Седла с убитых лошадей сдирать. Х-хе! На хрена наступать? Сбруя важней. (Да, девушка, я же сказал: малосольный муксун, два стейка из оленины и ноль семь «Белухи»…) Духовность, б..! В Приморье батек церкву строит – китайцев нанимает! Ваши-то, православные, где? Че молчишь? А? Хрен на. Да на здоровье… Ни тачку собрать не могут, ни рубаху сшить… – Лицо Ежа особенно багровеет, а белки сверкают: – Уезжал тут в Рино на охотничью выставку, а мать в больницу попала. Прихожу – она в коридоре на койке голая лежит, мимо мужики ходят, она орет, ни одна падла не подойдет! Ни од-на! А нянька, мерзо́та, сидит в ординаторской на стуле в телефон базарит и бутерброд жрет… С салом. Сука жирная… – И начинал тянуть медленно, таинственно: – Не-е-ет. Ничего здесь не будет. Нич-че-го. – И обрубал: – Давай! За маму мою! – И краснел глазами. – Чудесная женщина! Закусывай… – И сам, закусив, выходил на новый круг: – Игорь, я был на ранчо в Монтане. До чего там прекрасно все организовано. Тебе бы просто понравилось! Просто. Ты не представляешь, сколько там ручного труда! И всего натурального. Традиционного. И как они берегут это. И так же всю эту хрень тоже терпеть не могут… Нью-Йорки всякие. У них даже выражение: «PlasticWorld». Да вот! Вот! Казак твой, Михайлов, рассказывал, как их в Швейцарии принимали. В горах. Какие там деревни, музеи, спевки-гармошки! Прекрасно живут именно тем традиционным, за которое вы ратуете, – и снова отстраненно, как мохом проложит: – Не-е-е. Ни-чего не будет… – И следующее бревно наваливает: – Это у вас тут не могут порядок навести. Элементарные вещи. На Урале человек сделал музей, а орава дармоедов из управления культуры его в такой угол загнала, что он кони двинул. Игоряшенька, дорогой. Ник-ко-му ни-че-го не надо. Одни бабки на уме. Бабки и халява. Все! Давай! За нас!

Пытаешься возразить, что в тебе дело всегда! Не в том, какой народ, а в том, что ты для него сделал. И что на тонущем судне можно сколько угодно в гармошки играть.

– Не надо ничего ни для кого и ни за кого делать, – дидактически по складам доносит Ёж. – Все оч-чень взрослые люди. Девушка, а у вас есть морс? – Переглядывается: – Симпатичная, хм… Девушка, а вы в Горном Алтае были? Напрасно… Баскак, а хочешь, я тебе исследование закажу? По Горному проедешь, посмотришь, с людьми поговоришь, еще и денег заработаешь. А? Давай? Девушка, а принесите-ка нам листочек бумаги, э-э-э… автоматическую ручку и груздочков со сметаной! Хорошая, кстати, работа могла бы получиться… Как же она будет называться-то? Так. Давай! За тебя! Э-э-х! Хороша! И груздочки… просто зашибос… «Обзор…» «Обзор состояния… Так, так… обзор состояния и перспективы развития традиционных укладов на территории… хе-хе… – И он посмотрел с победной хитринкой и подмигнул: – Устойчивого развития Горный Алтай». Ты и староверов туда воткнешь, пока живые, и казаков, и алтайцев… Это ж история! Это твое все! Ну? К Кучугановой съездишь. А? Ну что? За нас?!

…Пить мог бесконечно и никогда не терял облика. Все уже не вязали лыка, а в Европе едва подходило деловое время и ему начинали звонить. Он не только отвечал как ни в чем не бывало, а еще и горящим мозгом ухитрялся нащупывать новые задумки, а закончив разговор, садился за стол и до утра, припивая коньячок, писал письма на великолепном английском.