Промысловые были

Но только воюй с умом! Сейчас многие хотят стать православными писателями. И к нам в Боево приезжают. Я говорю: братья дорогие, не перегружайте книги церковной риторикой, не красуйтесь цитатами из писания, пишите житие современного человека, в котором воплощается русский духовный идеал. Православие – это истина для всех народов, и чем больше мы в нем продвинемся, тем больше возвеличим наше Отечество… Люби Бога. Люби Родину. Помогай их единству. Дальше! – почти вскричал он, словно, если не узнать, что дальше, случится непоправимое.

– Стараюсь… – смиренно сказал Баскаков. – И еще, батюшка, у меня с другом беда. И я не то что совета прошу, я грех какой-то исповедую… огромный… а слова не найду… Есть у меня такой Сергей… Он очень деятельный был, с честолюбием, с планами. Все получалось. И меня так поддерживал, что не забуду. Звонил, спрашивал, что я ем буквально. И самое главное – я сам потом так же поступал. Голодным помогал. Да. И он очень многого добился… И все в одночасье рухнуло, предательство сослуживцев, потеря работы, измена жены. Все в один год. А была привычка к пьянству, в котором мы все участвовали за его же счет. Я его долго не видел, он уезжал, а когда вернулся через пять лет, оказалось, что все это время он пил каждый день. Он привык побеждать. А тут… не справился с управлением. И все виноватыми стали. А уж как России досталось… Я ему пытаюсь… объяснить – все в водке. Освободись от нее. А он: «А ради чего?» Я говорю: «В таком состоянии ты не можешь ни о чем судить, тут не одна трезвая неделя нужна – у тебя внутри руины одни». Не соглашается. Не хочет. Не может. А шли-то вместе… И он начал меня терзать, лезть в душу, судить, как я жил, что говорил, что теперь говорю, что пишу, во что верю. Причем матом. Оскорблять то, чем мы занимаемся с Костей, с Михайловым, ну такое… созидательное, наше. При этом к нам же и тянется – все гладкие знакомые давно на него плюнули. Только мы и остались. А тут заявил: «Пошел ты из моей жизни навсегда со своими попами и моралью, и Россией…» Вот и спрашиваю, что это все: мой грех равнодушия? Помочь-то можно разве, пока сам не захочет? Общаться нельзя. Каждый разговор как обстрел… Чем живее откликаешься – тем беспощадней нападки. Что ему надо? Если он так ненавидит нашу любовь ко всему этому. – Баскаков повел рукой, очертив окно и купол. – Зачем к нам же стремиться? Вообще, что означают все эти упреки?

Отец Лев отвечал немного холодно, режуще:

– Это значит, что человека так скрутили, что ни вздохнуть, ни пошевелиться, что он уже хрипит о помощи, просит в голос, кричит!

– Как я могу ему помочь? Только молитвой?

– Пьянство – это попытка благодати без духовного подвига и тягчайший грех. Иоанн Кронштадтский лечил через покаяние, через обет трезвости. Но для этого хотя бы минимальное воцерковление нужно. Хотя бы чтоб он в храм пришел.

– Да какой храм! Он в баню-то войти не может. Его корежит.

– Молись. Молись молитвой Иоанна Кронштадтского: «Господи, призри милостиво на раба Твоего… Сергия, прельщенного лестью чрева и плотского веселья. Даруй рабу Твоему Сергию познать сладость воздержания в посте и проистекающих от него плодов Духа. Аминь». Можно заказать молебен с Акафистом Пресвятой Богородице в честь Иконы «Неупиваемая Чаша». Можно молебен с Акафистом Святому мученику Вонифатию, и Великомученику и Целителю Пантелеимону.

– А если… все-таки?.. Идти к нему…

– Называется «идти на духовную жертву». Это только тебе решать. Дальше…

– Батюшка, я часто выступаю перед школьниками. Как к чему-то призывать, если сам несовершенен?

– Ни в коем случае не поучать от своего имени. Никто не совершенен. Тем более тебя не мораль читать ставят, а разъяснять слово Божье. Так у священников, по крайней мере, а у писателей…

– Тем более. Спаси Господи, батюшка…

Вернувшись с исповеди, Баскаков попытался прилечь, но Лена, которая его почти не видела последние дни, обиделась, и Баскаков выполз к столу, красный от усталости и насупленный. Обычно бывало наоборот – он Лену тормошил, особенно по утрам. Теперь, отдуваясь чаем, сидел Баскаков, и это будто было продолжением какого-то извечного спора, в котором каждый отстаивал свою правду и пытался приживить другому.

– Ну что ты? – улыбнулась Лена, завернув губку, и Баскаков ожил:

– Ты не представляешь, как он помогал мне.

– Кто? Отец Лев?

– Ёжик… На каком он коне был… И насколько не умел не делиться… добычей… А сейчас получается, есть я – такой сытый своим созиданием, своим служением Русскому миру, что аж свечусь… И есть он, у которого ничего – только одиночество и… это поселившееся в нем чудище, при котором он уже как гэсээмщик замызганный… Топливо принимает… Закачка-раскачка…