Промысловые были

– Да. Батюшка, благословите… Исповедуется раб Божий Игорь. – Игорь замолчал, а потом заговорил робко как-то, еще пуще смущаясь от этого и теряясь: – Батюшка, грешен, и честно – будто никакого движения нет. Все… все то же самое, что в прошлый раз. Раздражение на близких, на жену, требую от нее слишком многого, старинного какого-то бесконечного духа, затворничества, неприятия всего… этого… ну понимаете… Батюшка, знаю, что надо грехи перечислить, не раскрывая, но если можно, если у нас есть время, все-таки прошу разрешения…

– Благословения.

– Благословения… на более подробный разговор. Есть у нас время?

– Время всегда есть, если с ним… не состязаться, – улыбнулся отец Лев.

– Да… Чревоугодие, батюшка… В пост, когда гости, не всегда могу удержаться от спиртного. Еще… ммм… похотливые мысли посещают. Еще не сквернословить стараюсь уже много лет. Но бывает, когда оказываюсь с кем-то простым-трудовым, кто ругается, не могу удержаться. Не потому что подумает: чистоплюй… А вроде как ругнусь – и будто обозначу, что свой. Что оттуда же вышел. Стыдно. Ну и главное… Маловерие. Мало сил. На все, что угодно есть, а с вот душой помолиться – не могу. Не всегда могу. Хотя мог раньше.

– Вот послушай. Ты, когда писать начинал и ничего не получалось, верил, что ты уже писатель? Что уже там? В литературной вечности? Хоть ничего не умеешь. Верил?

– Верил, батюшка, – с жаром сказал Баскаков, – сквозь все верил.

Он смотрел то на Евангелие, то на отца Льва.

– И тебя ничто не могло ни остановить, ни поколебать… А тут-то в чем дело? Господь сказал – будьте как дети. Отец ребенка подбрасывает вверх и ловит. И тому в голову не придет, что его уронят. Маловерие – это недоверие. Ты не доверяешь тому, кто тебя…

– Подбрасывает…

– Подбрасывает… Судишь по своей слабости. Мы думаем – чем плохо молиться, лучше вовсе не буду. А ты сверяйся. Сверяйся… Не хочешь молиться или спешишь. Не бойся, пожалуйся на себя, но чтоб Он слышал, знал… – Отец Лев помолчал, немного нахмурился: – Нам на путь к Божьей благодати дается целая жизнь. Да, конечно, это духовный подвиг. Но иначе зачем мы тогда все это затеваем? В храм ходим? Так, обозначиться?

– Нет конечно, батюшка. Но вот грешен… батюшка, молюсь по-настоящему только, когда… ну… припрет. А бывает, напашешься – и такое бессилие духовное. И мне легче штабель бревен перекидать, чем пять минут на молитве выстоять.

– У нас в монастыре, – медленно сказал отец Лев и внимательно посмотрел на Баскакова, – одна замечательная барышня, жившая трудницей, катала тяжеленные чурки и новоприбывший галантный господин бросился ей на выручку. – Отец Лев улыбнулся: – А она ему знаешь, что сказала? «Спаси Господи, это мое. Ну а хотите помочь – так помолитесь за меня». Дальше! – с каким-то почти азартом сказал отец Лев.

Баскаков покачал головой.

– Гордыня, батюшка, писательская заедает. Люблю говорить бесконечно о своих достижениях. Когда выпадает слава – питаюсь ею.

– Преподобный Амвросий рассказывал: «Одна исповедница говорила духовнику, что она горда. «Чем же ты гордишься? Ты, верно, знатна?» – «Нет». – «Ну талантлива?» – «Нет». – «Так, стало быть, богата?» – «Нет». – «В таком случае можешь гордиться»! Дальше! – говорил отец Лев, и в этом «дальше» было требование какой-то необходимо-важной общей дороги, которая теперь зависела лишь от Баскакова.

Отец Лев сосредоточенно смотрел на крест и кивал, будто знал все, что скажет Баскаков, и теперь строго сверял его слова с неким оригиналом.

– Чем большую глубину стараюсь придать героям, тем меньше глубины оставляю себе самому, своим поступкам, вообще перестаю поступать и все меньше участвую в жизни, живу в каком-то оцепенении. Правда. Мысли в глуби, а сам-то наверху где-то, как пленка полиэтиленовая.

– Пленка тоже нужна. На все воля Божья. Молись. И помни слова: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник». Кто это, кстати?

– Теряюсь, батюшка.

– Гоголь.

– Не знал! Позор. И еще рассудите. Вот для меня Православие неотделимо от России… А вдруг я шел в Церковь только ради Русского мира? А не ради Бога… в чистом виде? Что-то говорю такое… И ради, и не ради… запутался, и так не так, и эдак.

Отец Лев схватился за голову и так катастрофически и безнадежно наморщился, что Баскакову стало страшно.

– Ну что же… за несчастье! Ты же о Русской идее пишешь. А она Богочеловеческая. Это если хочешь – завет, замысел Божий о нашем народе. Потому что Бог сохранил Россию как свою Церковь. Как говорил отец Тихон: «Мир в когтях и мы ему помеха. Это и есть Русская брань и Бог в ней воевода. А с ним всегда победа».