Промысловые были

Странными и красивыми показались эти красные яры в поворотах перед Островом. Странно возвращаться после разлуки в любимые места. Все думаешь о том, как же они без тебя существуют и о том, что что-то теряешь, проводя не всю жизнь не с ними. Видишь сдержанную гордость их одиночества и чувствуешь обиду в этих берегах, в неподвижных подробностях деревьев и камней…

Тут стал все больше задувать ветер и поклевываться снег. В избушке на Острове я грелся и пил чай. Вся эта дорога, ожидание на Холодном (где Бахта стояла, когда мы подъехали), гадания на снег или на дождь, изучение профилей на случай ранней зимы, все это подвымотало. На Острове отлегло. Шуги в Тынепе было тоже много, но она была более мелкая и мягкая. Не то что в Бахте. С Тынепа недалеко от устья было видно, как плывут по ней, словно лебеди, большие белые льдины. Вспомнил я, как спешно сорвался утром Толян с Молчановского на Холодный, боясь, что опять забьет льдом Ворота.

Сегодня утром шел снег, который, пока я ехал к Ручьям, перешел в дождь, словно размывая опасность того, что все опять станет. Ну, Тынеп! Воды мало, а в шиверах течение бешеное. Особенно в Пороге. Приехал под дождем, мокрый. К избушке заехал сверху, там был сплошной лед между берегом и островком, я полчаса или дольше его крушил, сломал лопасть у винта.

Дождь, дождь, дождь. Вода подымается – радует. На стене связка ламповых стекол – как чурчхела.

10 окт. Дождь, дождь, дождь. Нашел катушку для спиннинга. Добыл на три заряда пять крохалей. Подкрался к ним тайком от Алтуса, пряча от него ружье. Когда выстрелил, думал, что добыл только трех, остальных заметил потом, когда возвращался, поймав первого внизу в начале шиверы. Поймал ружьем, заливая сапоги.

Скорее бы мороз, зима, работа, а не эта езда по воде. Завтра надо ехать на Майгушашу. Вода прибывает. В жизни все больше и больше забот, на красоту нет времени. Читаю без интереса «Котлован» в журнале. Настолько далеко все это, даже само существование каких-то журналов, и мелко набранный текст. Когда жил в городе, школьником, Платонов казался таким природным, космическим, а отсюда – наоборот, городской, социальный. Любимых писателей надо перечитывать каждые три года, а Платонова я не повторял и поэтому не удержал, а жаль. Он то нравился до полного восхищения, так что его языком начинал думать, то начинал раздражать языком же. Язык вдруг казался чем-то нарочитым, тянущим на себя, казалось, писатель уже ничего не может сказать просто.

13 окт. Приехал с Майгушаши. Дождь. Там таскал груз по рыхлому снегу. Первую ночь спал, завесив дверной проем рубероидом. Потом сделал дверь из трех плах, выпиленных позапрошлой весной. Они так и стояли, как я их поставил, только просохшие и обветренные. Вчера вечером повалил снег, сегодня утром – опять дождь. Сегодня примчался сюда пулей, мокрый как мышь. Проскакал по трем порогам в считанные секунды, вспоминая, какой копоти они дали мне, когда подымался вверх с грузом. В главном длинном пороге я не мог поднять центральный слив, пришлось найти боковой. Длинная шивера ниже поражала тугой прозрачной водой и под ней – камнями в ярко-желтом мхе.

Сейчас я на Ручьях, в большой избушке. Здесь всей душой и телом отдыхаю, даже неохота серьезно читать: и так отлично. Как-то отпустило: продукты на Майгушаше, завтра поеду на Остров снимать капканы. Ни о каком творчестве говорить пока не приходится, жду зимы, порядка, распорядка. Думал о том, что хочется чего-то сильного, вечного. Как хорошо в обжитых местах, на знакомой реке, в своей избушке!

17 окт. С утра был еще на Острове. Чистил карбюратор от льда, потом плюнул и поджег, он сразу заработал. Минус десять. Очень высокая вода, как весной. Ехал вверх, не жалея мотора, заставляя его «орать», как гоночный в порогах, чтобы хоть как-то двигаться. Ехал вдоль берега, экономя бензин (бешеное течение), по шуге, по весенней (!) воде, вдоль снежных берегов. С лодки заметил на берегу в лесу соболя и добыл. Заколел как пес. Стал отниматься палец на ноге и пришлось прямо на ходу разуться и тереть его рукой всю дорогу. Сам над собой смеялся: все руки заняты, в одной румпель, в другой палец. Подо мной обледенелая деревянная лодка, а вокруг белая пена и зеленое крошево шуги. После чая в избушке сбегал в лес и добыл еще одного соболя, у него, правда, был черный хвост. Слышал какую-то сову. У-у-у! У-у-у!

18 окт. Мороз. Ездил на ту сторону снимать капканы. Утром мотор так замерз, что пришлось разводить костер и жарить его, как барана. Добыл четырех Петек (глухарей). Первого стрелял и «испортил», он улетел куда-то с моей пулькой. Алтус вспугнул его на краю тундры. Глухарь меня не видел, взлетел, смешно хрюкая, и, косясь на Алтуса, взгромоздился на листвень. Когда я возвращался – нашел его истекающим кровью точно на своей дороге далеко от этого места. Совпадение.

19 окт. Ветер.