Промысловые были

4 ноября. Читал Пришвина. Пересказ Серой Совы – щемящая, немного сентиментальная история про то, как матерый охотник стал спасателем бобров. Взволновало, вспомнилось детское чтение книг про индейцев, сильнейшие переживания чувства тайны природы, тоски по скитаниям, по неизвестному, туманному, «индейца манит даль». «Трубные крики гусей» у С.Томпсона. Что-то в этом есть непостижимое, тревожащее. Еще там описывается дом, который этот охотник построил в сосновом лесу на берегу озера, в котором они провели с женой и бобрами счастливое время. Потом они потеряли бобров, перебрались в другое место, и он почему-то снова вернулся спустя годы на это озеро и увидел худую крышу, разрушение и запустение…

Снова думал о притягательности жилья в лесу, о красоте и значимости тех немногих вещей, которые висят на стенах, о силе всего этого, о том, как много значит для человека вносимое им в дикую природу.

5 ноября. Сегодня замутилось солнце, покатились лыжи, забегали Петьки с копалухами, то есть кончился мороз. Росомаха разорила два капкана. Тянет юго-восток. Вечер. Задумчивая лунная погода, двадцать градусов, легкий морок, звездочки, тени, свет в лесу, оленьи рога лиственниц.

Читаю про Лыковых, история поразительная, на таких людей молиться надо, а журналист Песков – все гнет и гнет свое: дескать, «Тупик», таежная нора». Обидно, сил нет. Откуда такая самонадеянность? Выходит, какое-то двойное чувство – вроде они друзья его, близкие люди, а вроде и бедненькие, чего-то очень важного не знают про мир, лишены, бедолаги, и своего горя не понимают. А жизнь в миру-то и самая лучшая, и самая просвещенная, а что мир в грехе погряз, в крови и безобразии, что вот-вот планету свою угробит – об этом ни слова.

8 ноября. Пришел сверху и принес несколько историй про глухарей. Алтус давит их на лунках! Одного вытропил и поймал сразу, другого хватал несколько раз, причем тот пролетел после этого метров сто и только тогда упал. Оба Петьки молодые. Другого, третьего, Петьку, большого, я нашел на путике прямо возле капкана. Он был мертвый, чуть припорошенный снежком. Я думаю, он замерз в эти морозы, не сумев зарыться. Ведь была только небольшая корка и столько же снега на ней. Рядом с ним было подобие лунки, утоптанный снег и помет. Жалко Петьку. Он полусидел полулежал, опустив крылья, немного вытянув ноги и очень грустно наклонив голову. Я его донес до избушки на руках, как ребенка: в полной поняге для него уже не было места.15‐го собираюсь на Холодный за «нордиком». Взять: ножницы, веревку, шланг, бачок, отвертку.

14 ноября. 25 градусов. Пока стоит хорошая погода – грань равновесья между севером и югом – ветрами. Ездил вниз, переставлял капканы, добыл одного соболя в капкане, а другого нашел Алтус, и я подъехал прямо на «нордике». Так можно охотиться. Пешком я бы вряд ли все успел, я же снимал дорогу. Приехал от Пороки по Тынепу уже почти в темноте. Вспоминал первые три года охоты, когда интересовали больше книги и свои стихи, чем охота. Помню ожидание осени, как праздника, ожидание состояния торжественной собранности, ожидание неизвестного, ведь еще не знаешь, куда поведет тебя крепнущая Муза. Или когда, придя в избушку, сделав дела, спешишь завалиться на нары под полку с книгами и не глядя нащупать корешок. А сейчас куча книг, правда, книги взял, дурак, умные, суховатые, в которые погружаешься с трудом и напряжением. «Вокруг Чехова» так и не смог прочитать. Надо было самого Чехова взять, а не вокруг да около. А вот «Батальные сцены в романе графа Толстого «Война и мир» – проглотил махом. Пишет офицер, и поражает язык совершенно обычных тогдашних людей, чистый, четкий, прекрасный. Они и письма так писали, и думали так. И опять – вместо Толстого о Толстом. Все равно что вместо тайги – о тайге читать.

Толстой всегда сразу берет быка за рога, ничего не рассусоливает. И буквально вталкивает в тебя, заставляет проглотить все, что считает нужным, какой бы невыполнимой ни казалась задача. Действительно расширил возможности писателя до беспредельности, показал смехотворность разговоров, о том, что, дескать, нельзя что-то там выразить словами. Можно, только знать надо, что хочешь, и работать. Просто трактор какой-то. Поражает, как такие мозги уживаются с таким сердцем. Причем самый обычный человек, в смысле обычности страстей, всего простого, человеческого, понятного, и как себя вытащил за волосы вверх, какое сооружение выстроил из этой обычности.

Зима, черно-белые, облепленные снегом бочки. Ручей в кружеве льда вокруг окна черной воды. Сила и слабость. Сила, умения, воля с возрастом нарастают на душе, которая все равно при этом остается такой же, какой была в раннем детстве.