Промысловые были

Великое дело – лестница. Человек доломал свою. А наша-то целенькая стоит. Так-то, Альбинушка…

С новостями становилось все хуже. Кексу было не с лапы. Перелезание вольера выглядело неестественно, и остальные собаки понимали, что Кекс не идиот: одно дело – его прижучили на пробежке, а другое – сам лезет в объятья.

Не знаю, в каком новостном голодании (во завернул!) мы бы все оказались, если бы в один прекрасный вечер не подъехал Курумкан с самогонкой и не завязалась посиделка.

Видимо, Старшой не все мог говорить при Валентине и вытащил Курумкана «покормить собак». Они зашли к нам в вольер. Было уже темно, только неоновый фонарь на столбе освещал заснеженный двор. У Старших топилась печка, и с прозрачной легкостью пятнисто неслись по освещенному снегу тени от дыма.

Старшой принес кастрюльку и разложил корм деревянной лопаткой в помятые наши чашки. Курумкан был раздосадован происходящим, говорил громко и сбивчиво:

– Ты че не сказал, что деньги нужны? Че эта Альбинка! Объяснил бы че-ково. Тоже друг. Я от своей узнаю, что ты встрял. Альбинка эта… Че Альбинка эта! Свином клет… тьфу, клином свет на этой Альбинке?

Я не сдержался и хрюкнул от смеха. Что за «клет» такой? Видимо, собачья кличка. «Клет, ко мне! Свином!»

– Ты ч-о-о? – обернулся на меня Старшой.

– Да кость, наверно, – сказал Курумкан.

– Торопиться, блин! Ешь давай добром. Давай, Таган, еще подложу.

– Ну, хороший кобель. Дак короче, че там вышло-то?

– Да эта Ева… как ее… Ева, Архиповна, короче, классная, видать, Альбине пожаловалась на меня, ну что Рыжика убрал. Никитка сочинение написал… про воровство им задали.

– Да ты че!

– Ну! «Папа убрал Рыжика, он ворюга. По капканам пошел».

– Молодец!

– Ну! Вопшэ хороший парнишка. Ну и, короче, та давай звонить, мол, зачем зверюшек обижаете! А я ее послал. Еще и кобылой назвал.

– Держи пять! Нормально.

– Трубку бросил, а кнопку не нажал, видать. Х-хе! Она слышала. Ну и, видать, заело. А Альбинка ее поддерживает. Не знай, че уж у них там. Она же везде лезет. Ну ты в курсе про Вальку. В общем, она мне денег дала под проценты… Завтра приготовит… А тут с совета позвонили, короче, вызывают. На ковер. Кузьмич сказал, Альбинка как председатель комиссии там… ну по четвероногим… Права животных. Я серьезно. Кузьмичу это на хрен не надо. Но деваться некуда. Ну вот и выходит. Она, по-моему, специально… Чтоб вот к ней на поклон. Любит.

Курумкан покачал головой:

– Ну да. Некстати… А с другой стороны: кто она такая-то? Пошли ее в пень. Я вообще не понимаю, че ты к нам-то не пришел, че бы не дали бы денег? Собрали бы.

– Да это легко сказать… Дали-собрали… Пушнину толком не сдавал никто. Ждут Кузькиных.

– Слушай, – прищурился напряженно и холодно Курумкан, – а не может она специально так сделать? У ней же Янка за Коршунячьим племяшом, а те на участок целят…

– Да! Да! – с жаром подхватил Старшой. – Как с языка снял! Я тоже подумал! Чтоб Коршунятам отошло. А мне чтоб отлуп дать – эту комиссию придумали.

– Ну да! Знают, что ты им козью рожу устроишь, а она тогда – хрен вам, а не денюжки! Ну! – с гордостью сказал Курумкан.

– Хрен их разберет, – свернул разговор Старшой. – Лан, пошли.

Я ничего не понял. Едва они ушли, видимо, в их же дверь вырвался Кекс и, пробегая мимо вольера, крикнул:

– Не могу говорить. Обложили. Короче, Шаталиха Старшого в совет вызывает за Рыжика! Представляю, как он ее пошлет! До связи!

8. Вилка с альбинкой

– Куда он поперся? – гулко сказал Таган из будки.

– В совет к Альбине.

– Кой совет? Че он с ней возится? С этой росомахой?

– Да он у нее денег занимает и бензин.

– Да ясно-понятно. Нашел к кому в кабалу лезти! – Таган вылез из будки, потянулся и метнул снег задними лапами. – У Петровича бы занял или у Курумкана, он нормальный мужик. Че, не дал бы бензин?

– Да у нас «скандик», он на девяносто пятом пашет, – в тон отвечал я.

– Понабр-р-рал, – раздраженно отвернулся Таган, – теперь возись, как жук в навозе… Не мое дело, но я бы эту крякву сразу бы на хрен отправил… пускай пудель свою охраняет. Знаю, какая там у них защита. В городах. Надоел кобель – отдал куда надо, чужой дядя укол всадил – и все. Усыпил… Хорошенький сон. В тайге сам бы убрал, а тут на другого свалил. Чтоб за больным не ходить. Вот те и права… Обождеее… Они с людями скоро так же будут. Дойдет! Че ты думаешь? Дойде-е-ет! Помяни мой слово. Хе-ге… Сами себя усыплять будут… Так что тут… дорогой мой Сережа… – И он задумчиво растворил рассуждение в многоточье… А потом вздрогнул, как очнулся: – И эта еще харза лезет… Сиди вон, пиши закорючки свои… в бумагах… Мешок сечки, мешок гречки… Без тебя не разберемся… кого казнить, хе-хе, кого миловать… Не-е, я сра-а-азу сказал, я, как увидел эту Нинель в тулупе… Наноль… ли как ли ее.

– На ноль! – прыснул я.

– Сучку-то эту… Яблочко от яблоньки… Не зря говорят: какова сучка, такова и хозяйка. Тут ясно все. – Наморщился, вспоминая: – На кудрях-то эта… Щуплая…

– Да оне обе на кудрях. Николь, – подсказал я.