Промысловые были

– Да, иди, – сказала Тундрочка и обратилась к Серому: – В общем, он сейчас все обсчитает, а тебе надо еще кое-с кем потолковать… Я одна тут не решу ничего… А ты сейчас… – Тундрочка сделала паузу. – Покопай под снегом рядом с кочкой.

– Здесь?

– Здесь, здесь.

Серый раскопал, расскреб настовую корку. За ней пошел в песок перемороженный снег, который он быстро разгреб и докопался до подстилки, до желто-зеленого кристально проколевшего мха, на котором лежали крупные красные клюквины, промороженные до стеклянности.

– Ну что? Что там?

– Клюковка.

– Теперь очень аккуратно, как ты умеешь, возьми зубами клюквину и…

– Съесть?

– Какое съесть?! Все бы вам есть… Возьми и… – только не раздави ее и не растопи… Выйди на наст и брось ее вперед перед собой. Вот так вот! Все… Теперь беги.

Серый все сделал, как велела Тундрочка, кинул вперед ягоду, и она покатилась по насту, прозрачно-красная с драгоценной мутнинкой. Солнце наливало ее светом, она горела изнутри и быстро катилась по алмазно-белому снегу.

Ягодка катилась по лесу, но никто не попадался навстречу, и Серый снова запечалился. Ягода тоже будто подустала и буднично остановилась в снежной ямке. И Серый тоже остановился в недоумении и огляделся вокруг.

Просторный и растрепанный кедрач был с необыкновенной отчетливостью врезан в слепящий от солнца снег. Вдруг кто-то стукнул костяными палочками. Серый тихо пошел на стук и замер. Огромный черно-сизый глухарь шел, пальчато растопырив хвост, свесив плоскими веслами крылья и закинув голову с мохнатой бородой, кровавыми бровями и крупным белым клювом. Двигался он, то убирая, то расправляя хвост, с той потусторонней медленностью, с какой цветки распускаются в древних сказах. Сам хвост казался настолько твердым, а сизое перо на спине настолько гладко литым, что у Серого перехватило дыхание… Глухарь как-то особенно сильно запрокинул голову и перещелкнул клювом с гулким и костяным звуком.

– Брат мой Глухарь, – сказал вдруг Серый, – не улетай, я тебя не трону. – И слово «брат» прозвучало с такой надеждой и силой смысла, что Глухарь, вопреки всем разговорам о его глухоте на току, не меняя позы и так же медленно идя, сказал:

– Конечно, не тронешь. Тем более сегодня и день такой… Особенный.

В это время с енисейной стороны раздался и широко прокатился по тайге карабинный выстрел… потом еще и еще… всего три, через равные и торжественные промежутки. И белую шапку уронила елочка, вздрогнув и скорбно замерев. На какое-то время замер и Глухарь, и Серый, и вся тайга. Потом зашумел в кедрушках ветерок и смял кроны. Ветру было хорошо шуметь в кедровых кистях, в длинных иголках. Чем длинней и гуще были иглы, тем полней и торжественней гуделось ветру, и Серый не мог понять, кто шумит: кедр или ветер, потому что шумели они нераздельно. Глухарь был настолько неподвижен, что Серому показалось, будто все уже было.

– Хорошее чувство, – негромко сказал Глухарь и снова медленно пошел, так что Серому пришлось тоже идти рядом. Он никак не мог поймать шаг, приладиться к Глухарю, но помаленьку подстроился.

– Главное, подстроиться… – сказал Глухарь и добавил веско и медленно: – Мы знаем Старшого. И тебя знаем. Ты хорошая собака. Мы тоже не изменяем. Что ты хочешь?

– Да вот мне, чтоб соболь вывелся и выкормился, а это сам понимаешь – мышки, птички, это раз. Ну чтобы он собрался в кедрачах на Хорогочах… На правой стороне.

– Хорогочи… Хорошее название[10]. Да… Так что ж?

– Дак… Хотя бы это…

– Что значит «дык» и «хотя бы»? А снег?

– Да тут столько всего. Голова пухнет. Давай с малого начнем.

– Я все понимаю и про мышек, да, и про птичек. Че да как… И где лиса, и где тетеревятник, и сколько на них выводков уйдет… Никуда не денешься… Так что тут можешь на меня рассчитывать. Но остальное… Даже ягода… Не знаю… И не слушай ты этого Полоско… Он на складе орехов всю жизнь проработал… Договора, фактуры… Короче… Сейчас дам тебе перо…

– Так, а писать на чем?

– Писать не надо. Надо бежать, куда оно полетит.

И Глухарь покачал бородатой головой:

– Хорошая собака, но…

– Глупая?

– Неважно. Слышишь, верховка[11]. Сейчас отпустит к обеду, а вечером уже плюс будет. Так что тебе успевать надо, не то встрянешь. Старшой потеряет – а у него на тебя сейчас вся надежа.

Глухарь выронил перо из хвоста, и оно сначала застыло в воздухе параллельно снегу, а потом полетело, покачиваясь, череном вперед, и Серый побежал. Долго ли коротко он бежал, но вывело его глухариное перо к огромной пустой полусухой листвени. На высоте человеческого роста дятлы продолбили дыру в срединное дупло, и из него торчал, высунувшись по пояс, очень темный и крупный соболина. Скуластое лицо его, сильное и гибкое тело – все настолько завораживало Серого, что он как окаменел. Соболь все время двигался, мялся, раскачиваясь наподобие маятника, клонился то вправо, то влево, словно его распирало от сил и от вынужденной неподвижности:

– Здравствуй, Зверина-Соболина, – еле сказал Серый Соболю, а про себя подумал: «Что же они все такие крупные сегодня? Как на подбор…»