Пропаганда 2.0

В целом можно сказать, что в этом случае военное прячется за мирное. Поэтому важным компонентом становится отрицание государством своего военного участия в конфликте. Государство начинает изображать из себя стороннего наблюдателя.

Все это требует мощнейшего участия пропаганды. С одной стороны, раздувается виновность второй стороны конфликта, с другой – максимально отрицается свое собственное участие. То есть перед нами совершенно иная риторика, чем риторика войны в чистом виде. Получается, что это война, где нет своего солдата-героя, в его роли выступают другие. Поэтому странным выглядит почти бесконечная информация о конфликте в другом государстве, если ты не принимаешь в этом участия.

Интересно, что при усиленном рассказывании россиянам о конфликте на Украине возрастала доля тех, кто боялся мировой войны [2]. Через год в августе 2015 года число их уменьшилось, поскольку уменьшилась и интенсивность рассказов на эту тему СМИ. Параллельно ушла активная антизападная пропаганда, нагнетание которой стало не настолько нужным.

Вообще, гибридная война выглядит странно в физическом пространстве с обеих сторон. Она существует как какой-то «заповедник» со своими законами. Война есть только в данной точке, но чем дальше от нее, тем менее нарушенной оказывается жизнь. Россия при этом вообще уходит от признания своего активного участия, как это было раньше с Крымом, когда «зеленые человечки» было неизвестно чьи.

Гибридная война нуждается в пропагандистской поддержке по ряду причин. Во-первых, в ней есть необходимость постоянных интерпретаций и реинтерпретаций, поскольку в ней происходит достаточно быстрая смена событий. Во-вторых, реальное происходящее расходится с пропагандистской картинкой, что требует постоянного усиления пропагандистского сопровождения. В-третьих, в гибридной войне есть сложная ситуация, в которой многое нужно скрыть, а многое усилить, например, есть четкое деление на свой/чужой, но они тоже локализуются на данной местности.

Как пишут аналитики по поводу информации: «Информационные операции имеют место до, во время и после ввода вооруженных сил. Эта модель отражает применение информационных операций в течение последней агрессии в Украине» ([3], см. также другие характеристики этого типа войны в [4–6]). В качестве одного из параметров современной войны констатируется превосходство в сфере информационных операций [7].

Каждая война моделируется как справедливая. Аналитики отмечают в этом плане в российском инструментарии следующее [8]: «Россия недавно удачно использовала сочетание чувства соотечественников, деятельности спецопераций, обычного сдерживания, чтобы аннексировать Крым и дестабилизировать восточный Донбасс».

А Р. Хеддик в статье «Огражданствление войны» пишет [9]: «Можно наблюдать, как государство использует гражданских (солдат сил специальных операций, действующих как гражданские лица) в авангарде наступательных военных операций, направленных на захват и удержание территории».

В систематике военных целей появились квазивоенные, поскольку идет не военная операция, а скорее повстанческая, революционная. И действительно никто не акцентировал смену приоритетов при захватах на материковой Украине – это административные здания, милиция и СБУ. Последние два для захвата оружия.

Активно моделируется захват власти вроде бы гражданами, при котором чужие военные выступают в роли фактора устрашения. Поэтому риторика становится другой: это защита одной части населения от другой. А военные берут на себя роль освободителей в этом внутреннем противостоянии. То есть внешнее вмешательство закрывается внутренней борьбой.

Галеотти предпочитает термин нелинейная война [10]. Он берет его у Суркова. П. Померанцев расширяет использование принципа нелинейности, выходя на применение его в международной политике [11]: «“Нелинейная” логика Кремля явно проявляется в манипулировании западными СМИ и политикой. Если в ХХ веке Кремль мог лоббировать свои интересы только через левые партии, симпатизировавшие Советам, сегодня он использует противоречивый калейдоскоп посланий для сколачивания альянсов с самыми разными группами. Европейские ультранационалистические партии, такие как «Йоббик» в Венгрии и Национальный фронт во Франции, прельстились риторикой, направленной против Евросоюза. Ультралевых подкупают слова о борьбе с гегемонией США; религиозным консерваторам в Америке импонирует то, что Кремль не приемлет гомосексуальную пропаганду. В итоге получается многоголосье или полифония, воздействующая на западную аудиторию с разных позиций и создающая суммарный эффект поддержки Кремля» (см. также [12–13]).

П. Померанцев говорит о новом типе пропаганды следующее [14–15]: «Сутью этой новой пропаганды является не убеждение кого-то, а захват и удержание зрителя, чтобы прервать западный нарратив, а не предложить свой контрнарратив. Это прекрасный жанр для конспирологических теорий, которые хорошо представлены на российском телевидении» (о конспирологии см. также [16]).