Читаем Пропасть полностью

Зэков водили на работу пешком, под конвоем (штыки наперевес!), через весь город, не особо стесняясь чьих-то посторонних глаз. Дети часто подбегали к заключённым (особенно к женщинам) с ведёрками воды. Пили те жадно. Мать вспоминала, что совсем недалеко от их дома, чуть ли не каждый вечер разыгрывалась одна и та же сцена: зэки отработали день, на строительстве какого-то здания. За ними пришёл грузовик, чтобы отвезти их в жилую зону. Ехать надо стоя — и видимо далековато. Заключённые понаделали примитивных скамеечек. Охрана не разрешает им брать эти скамеечки с собой в кузов — боится, что этими скамеечками им головы поразбивают. Зэки отказываются забираться в машину. Охрана стреляет поверх голов. Зэки матерятся. Охрана опять стреляет — ещё ниже, ближе к головам. Заключённые кое-как начинают посадку…

Однако наибольшую неприязнь у "вольных" горожан, вызывали в годы войны вовсе не зэки (которых жители частенько втихаря подкармливали) и даже не их охранники (к которым в этих краях относились довольно негативно), а солдаты-зенитчики, которые установили свои орудия во всех городских парках и скверах (опасаясь японского нападения, власти допускали возможность бомбёжек), неотлучно дежурили при этих орудиях и "по большой нужде" ходили тут же, загадив всё вокруг.

После войны возникла, так сказать, особая категория "населения" — японские военнопленные, которых много нагнали в город. Ведь Маньчжурская (Квантунская) армия японцев, практически в полном составе капитулировала по приказу своего правительства. Несколько лет эти пленные строили дома в Комсомольске-на-Амуре. Поисписали их иероглифами, которые после отправки японцев на родину, были срочно замазаны. Иероглифы были вырезаны и на концах палочек, которые японцы носили с собой вместо авторучек. Когда требовалось поставить свою роспись в какой-нибудь ведомости, японец доставал палочку, окунал её в чернильницу — и прикладывал к бумаге. Как ни странно, при всей строгости ведения документации в сталинскую эпоху, советские бюрократы вполне удовлетворялись такими "росписями", из абсолютно не понятных для них закорючек.

Летом японцам было относительно хорошо. Они, вместо трусов, просто завязывали себе кое-как на "интимных местах" носовые платки и ходили, практически голышом. Частенько таскали при себе маленькие лопатки (типа детских) и соль. Копнут землю, вытащат червяка, слегка ополощут в луже, посолят — и в рот. Частенько показывали горожанам свои семейные фотографии и открытки с видами Японии. Порой рисовали портреты, или мастерили что-нибудь, за еду. Пытались что-то обменивать. Подойдёт к торговке пончиками японец, предлагает ей носовой платок за пончик. "Да ты его небось себе на мотню привязывал, а теперь мне предлагаешь!.."

Зимой, детям Страны Восходящего Солнца приходилось туго. Холода они переносили плохо. Видимо тут сказывался и недостаток полноценного питания, и отсутствие по-настоящему тёплой одежды. Климат на Дальнем Востоке муссонный. В отличие от Сибири (где во время морозов не бывает ветра), на Амуре морозы (хоть и послабее сибирских) сопровождаются сырыми ветрами с океана — что тяжело переносится даже коренными народностями. В этих местах прекрасная, дружная весна; хорошее, тёплое лето; долгая золотая осень. Но зима на Дальнем Востоке — ужасная. Грипп нередко принимает тяжелейшие формы. В Москве не каждый поверит, что эта болезнь, в принципе может быть смертельной. В Комсомольске этим никого особо не удивишь (В Приморье конечно полегче). Даже в более южной Японии, лётчики в очках — обычное явление. В Комсомольске же, проблемы с зубами и зрением — почти у всех.

Ведут японцев, скрючившихся от холода, строем в столовую. Перед входом останавливают. Следует зычная команда (совершенно всерьёз): "Па-адтереть сопли!" Японцы (люди патологически законопослушные) дружно трут сопли рукавами и шмыгают носами…

Если, во время работы, требуется поднять какую-нибудь тяжесть — например, бревно — сыны микадо, подобно муравьям, облепляют это бревно в невообразимом количестве. Под вопли: "уно-сайно!" (это что-то вроде: "раз-два, взяли!"), бревно поднимается. Так и несут его — всей толпой…

Когда Япония стала после войны демонстрировать экономические успехи, многие комсомольчане той эпохи, воспринимали это с некоторой долей удивления — вспоминая, как сопливые японцы вдвадцатером каждое бревно таскали. А теперь, мол, гляди-ка, поднялись!..

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное