Читаем Пропасть полностью

"Вот именно — х*й вас знает, что вы тут буробите! Вам вбили в чердаки ваши этот бред — и вы его повторяете как заведённые. Вы здесь уже все еб*нулись наглухо! Ваши занюханные деревни, псам драным сто лет не нужны. В такую вот Филаретовку, в случае войны, даже гарнизон не поставят — просто пройдут мимо, кур-свиней прихватят, баб ваших по-быстрому выебут — и дальше пойдут. И вы, суки позорные, даже скулить не посмеете, дерьмо собачье! А если те же китайцы вас чуть-чуть приласкают — вы на них работать будете высунув языки, любых подпольщиков с потрохами сдадите. Во время Отечественной войны партизаны больше всего боялись всяких лесников, да обходчиков — те людей при советской власти сдавали и при немцах то же самое делали. И вы такие! Вы все предатели потенциальные. Вас всех к стенке ставить надо!.."

Когда кто-нибудь из этих стариков ходил в туалет, я обязательно спрашивал: "Ну что — в очко заглядывал? Шпионов там не видать?" Или нарочито громко декламировал слышанный где-то стишок: "А у нас в квартире газ. А у вас? — А у нас в саду шпионы, оборвали все пионы, и насрали в сапоги. Сталин прав — кругом враги!"

Те кто со мной соглашался, выдвигали разные полуоправдательные версии. Один сказал, что обстановка нездоровая, потому что судимых в этих краях много. Другой заявил, что виной всему "проклятые бандеры" (в Приморье много украинцев, которых частично — выселяли сюда с Карпат, чтобы парализовать партизанское движение на Украине; частично — вербовали большими партиями, формируя "зелёный клин", нечто вроде приморской целины). Третий всё валил на "поганое казачьё" (имея в виду уссурийских казаков).

Но все эти аргументы были, какими-то, скажем так, малость искусственными — хоть вслух я тогда этого и не высказал. Ведь доводилось мне бывать на Украине. Ни во Львове (от которого по железной дороге, до границы ближе чем от Владивостока до Китая), ни в Ужгороде (граница проходит сразу за околицей города) не замечал ничего похожего на параноидальную шпиономанию. Возле самой границы, конечно, пограничники к людям присматриваются. Но именно пограничники — и именно возле границы. Наверное есть среди местного населения стукачи. Но нет всеобщего психоза.

И в таких традиционно казачьих областях как Дон и Кубань, такого помешательства не замечал (хотя оттуда, во времена СССР, было далеко до границ).

Среди судимых могут быть, разумеется, всякие люди. Но уж стукачество в их среде никогда не было в чести. И с чего бы им быть столь верными слугами власти?..

Наверное дело тут в беспрерывном капанье на мозги, в результате которого, распропагандированное в "нужном" русле население, превращается в стадо параноиков — независимо от этнической и социальной принадлежности.

Жутко себе представить, что в 1930-е годы, коллективным психозом была охвачена вся страна. Всё население напоминало сборище сумасшедших. Разумным людям заткнули рты. Более того — многих неглупых людей (писателей, поэтов, драматургов, режиссёров…) заставляли воспевать это сумасшествие. Школьники мечтали поймать шпиона, взрослые громили церкви, те и другие сходу верили, что вчера ещё обожествлявшиеся шишкари, вдруг оказывались агентами двадцати иностранных разведок сразу — даже не задумываясь, возможно ли подобное в принципе. Ведь начало войны профукали, миллионы людей потеряли (миллионы!) из-за того что просто нельзя было говорить вслух о грядущем нападении немцев. Нельзя было сказать разумного слова, из-за всеобщего помешательства, из-за того что толпы распропагандированных баранов, готовы были затоптать любого, кто (пытаясь спасти этих самых баранов) осмеливался произнести вслух слова запретной правды…

Сегодня, когда я слышу сетования на то, что китайцы, мол, заполонили весь Дальний Восток — мне, как русскому человеку, это конечно не очень приятно. Но я помню о том, что самая тёплая и плодородная часть Дальнего Востока, искусственно долгие годы поддерживалась в полупустом состоянии. Нашим доблестным пограничникам (вкупе с активистами из местного населения, всевозможными дружинниками) следует обратиться к китайскому правительству и потребовать себе премии и ордена — они сохранили дальневосточную землю пустой для китайцев, не пуская на неё русских. Они, по сути, и оказались китайскими агентами и предателями своего народа.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное