Пропавшая

— Ее не было больше десяти лет. Она теперь уже не моя малышка. Пойми правильно — я невероятно рад, что она снова дома, поверить не могу своему счастью… Все время убеждаю сам себя, что Дилайла и правда вернулась, что это не очередной сон, которому не суждено стать явью и который снился мне сотни раз с того дня, как она пропала… Ну ничего, главное, Дилайла дома, и больше никто ее у меня не отнимет. Мы справимся, обязательно справимся, и все снова будет хорошо.

— Хорошо, но иначе — в точности как раньше, уже не будет.

— Это ведь все ты…

— Что я?

— Ты вернула мне мою девочку. Ты не сдавалась, обещала искать ее, пока не найдешь, и вот наконец нашла… Даже не знаю, как тебя благодарить, Кармен.

— Я всего лишь выполняла свой долг.

— Нет, ты сделала больше, гораздо. Да и сейчас делаешь, — говорит папа.

Наступает молчание. Слишком долгое. Мой извращенный мозг представляет, что они сосутся, хотя кроме тех приторных сообщений и редких объятий я ничего такого не видел. Но кто знает, чем они там занимаются без присмотра? В конце концов, оба взрослые, оба одинокие, а у мужчин есть потребности. Правда, уже от одной мысли об этом меня воротит…

Из твоей комнаты доносятся шорохи. Не знаю, чем ты занимаешься, но явно не спишь. Я поднимаюсь со ступеньки, иду к тебе, стучу; тут же спохватываюсь, что стук тебя, наверное, до чертиков напугает, и говорю:

— Это я, Лео.

За дверью становится тихо. Держу пари, стоишь и думаешь, впускать меня или нет. Ведь откуда тебе знать, что мне можно верить, что я не сделаю плохого? Я понимаю, ты боишься. Снова стучу. Дверь открывается, а за ней ты — смотришь на меня молча и настороженно.

— Чего не спишь? — спрашиваю я, не получая ответа. Ты до сих пор в больничной одежде — не знаю, чем тебе моя не угодила. — Что делаешь?

Я с любопытством оглядываюсь по сторонам, да только в темноте почти ничего не видно. Ты легонько встряхиваешь головой, и на глаза тебе падают волосы. Выглядят они, мягко говоря, так себе. От тебя идет запашок — не помешало бы помыться, но папа решил, что на сегодня с тебя хватит и душ подождет до завтра.

— Ничего, сэр, — говоришь ты.

— Я — Лео. — Твое «сэр» уже начинает раздражать. — Понимаешь? Ле-е-ео, — растягиваю я, а то вдруг ты не знаешь, как правильно произносится. Я мог бы надеть ради тебя бейджик с именем, но тогда получится, что я козел, который издевается над не умеющей читать девочкой. — Повторяй за мной — Ле-е-ео.

И ты повторяешь.

Я-то думал, что, произнеся мое имя, ты что-нибудь вспомнишь… Нет, ни малейшего воспоминания в твоих глазах.

— Вот видишь? Совсем не сложно, правда?

Ты не отвечаешь.

— Так почему не спала-то?

Опять ничего не говоришь.

— Не спится?

Молчишь.

Наверное, сложно уснуть в чужом месте, рядом с незнакомыми людьми. В подвале-то ты спала, пока папа не разбудил…

— Никуда не уходи. — Меня вдруг осеняет. — Я сейчас.

В моей комнате в дальний угол шкафа затолкано любимое детское одеяло — голубое, с шелковыми краями, порядком поистрепавшимися. Понятия не имею, зачем храню это старье. В детстве я с этим одеялом не расставался, плакал без него. Папа рассказывал, мол, маме приходилось хитростью его у меня выманивать, чтобы постирать. Однажды одеяло забыли в магазинной тележке, и мой мир чуть не рухнул.

Может, тебе оно сейчас нужнее…

Не удивлюсь, если сейчас подойду, а дверь в твою комнату заперта. Нет, открыта — надо же…

— Вот, держи, — сую я тебе одеяло.

— Что это? — изучая его, спрашиваешь ты. Его столько раз стирали, что мягким теперь не назовешь. Да и тонкое оно совсем — для тепла явно не годится.

— Мое бывшее одеялко. То есть, я хотел сказать, одеяло. У многих в детстве было любимое, у тебя, наверное, тоже… Я без своего никогда спать не ложился.

Ты снова молчишь. С одеялом в руках переводишь взгляд то на меня, то на него, ведь смотреть кому-то в глаза дольше пары секунд для тебя пытка.

— Я подумал, тебе с ним будет легче, ну, заснуть. Когда я маленький лежал с простудой или грустил, только оно и спасало.

На этом я собираюсь было уходить, как вдруг до меня долетает звук твоего голоса:

— А тебе оно разве не нужно? — Ты делаешь паузу и потом договариваешь: — Лео.

От того, как нерешительно ты произносишь мое имя, словно не до конца уверена — а можно ли, я невольно улыбаюсь. Правда, ты этого уже не видишь.

— Тебе нужнее, — отвечаю я и выхожу из комнаты.

Кейт

Одиннадцать лет назад Май

Мы с Беа, как и обещали, приезжаем забрать Лео от няни. Оставив машину около дома, шагаем к нему под одним на двоих зонтом и у самой двери слышим — внутри стоит настоящий рев. Я тактично стучу в дверь костяшками, но толку ноль. Тогда барабаню. Нам открывает Шарлотта, няня, и мой взгляд тут же падает на хаос позади нее. Телевизор орет, однако никто его не смотрит, потому что одни играют в «Саймон говорит»[15], а другие — в салочки. Дети нарезают круги по гостиной и то и дело прыгают на мебель, уворачиваясь от водящего. Играть в салочки дома, конечно, та еще затея; впрочем, на улице идет дождь. А если б и не шел, то все равно — лужи и сырая земля не лучшие условия для игр.