Пропавшая сестра

Симона – необычайно чуткий человек. Никогда не судит и не единым намеком не пробуждает во мне чувство никчемности. Она абсолютно уверена, что однажды я полностью поправлюсь. Ее невозмутимость и успокаивающее присутствие – самые нужные мне лекарства. Я пытаюсь поверить, что так оно и будет. Но вчера шепчущий голос вновь отбросил меня вниз. Мы пробыли вне дома лишь несколько минут, а сердце билось так, что я боялась, как бы оно не выскочило наружу. Симона мягко уговаривала меня дышать помедленнее, не бежать назад в дом, а сосредоточиться на цветах, которые растут на клумбах с фасадной стороны. И у меня получилось. По-настоящему.

Она помогает мне собирать вещи в дорогу. Мы надеемся, что вскоре я смогу выдержать поездку в автомобиле. Но поездка в автомобиле меня не пугает, поскольку там я буду не одна. А вот когда я оказываюсь на открытой местности, возникает ощущение, что внешний мир вот-вот меня поглотит.

Сейчас подруга сидит на полу и разглядывает немногие фотографии, оставшиеся от нашей жизни в Бирме. По мнению Симоны, я не должна избегать того, что меня страшит. Стремление спрятаться, считает она, лишь усугубляет мое состояние. Наверное, потому я и слышу голос. Симона думает, что тьма, с которой я боюсь встретиться и даже признать существующей, должна найти выход. И потому я каждый день пытаюсь побороть голос, для чего мы с ней в течение пятнадцати минут совершаем контролируемое погружение в прошлое. Нет карты, которая указала бы мне путь. Мне остается лишь принимать все таким, как есть, включая тупики и неожиданности. Поэтому мы забираемся в прошлое и выбираемся оттуда, хотя порой мне это кажется безумной затеей, в которой я участвую, чтобы только сделать Симоне приятное.

Я сажусь вместе с ней на ковер. Симона достает одну из двух единственных фотографий Эльвиры и даже не успевает протянуть мне, как я чувствую нарастающую панику и отворачиваюсь.

– Смелее, Диана. Взгляни на фото. Оно не сделает тебе больно.

Лицо Симоны спокойно и непроницаемо. В конце концов я соглашаюсь и беру фотографию. Изображение не слишком четкое. Я смотрю на себя, какой была одиннадцать лет назад, с новорожденной дочкой на руках. Осторожно провожу указательным пальцем по снимку, и из горла вырывается сдавленный стон.

– Диана, что такое?

Меня одолевает мучительная душевная боль.

– Я не знаю, что́ я тогда сделала.

– Думаешь, ты могла причинить зло собственному ребенку?

Я качаю головой.

– Я любила ее, – почти шепотом отвечаю я.

– Тебя беспокоит, что голос побуждал тебя к каким-то действиям? Я угадала? Тогда ты и начала слышать голоса?

– Не помню, – вздыхаю я. – Если не тогда, то вскоре.

Мы с Симоной молчим. На меня нахлынули образы прошлого. Коляска. Я всегда вижу коляску под тамариндом и себя, глядящую на верхние ветви и слушающую птиц. За ланчем я выпила две большие порции джина и чувствовала себя захмелевшей. Полицейскому я об этом не сказала, хотя кто-то из слуг мог донести. Помню, я чувствовала облегчение. Наконец-то Эльвира заснула. Не хочу делать вид, будто меня не тяготил ее плач. Дело было даже не в самих звуках, хотя и они могли бы свести молодую мать с ума. Меня донимало другое: что бы я ни делала, малышке не становилось лучше. Врач в качестве возможной причины называл колики и говорил, что это пройдет. Но я слушала ее жалобные крики и чувствовала себя беспомощной.

– Ты хорошо держалась, – говорит Симона и берет меня за руку. – Нормально себя чувствуешь?

Я слушаю вполуха, но киваю, возвращаюсь в настоящее. Затем отдаю Симоне фотографию.

– Завтра, – с уверенной улыбкой говорит она и помогает мне встать, – мы попросим у миссис Уилкс черствого хлеба и покормим уток на пруду. Что ты об этом думаешь?

– Замечательно, – отвечаю я.

Но так ли это замечательно? Сумею ли я дойти до пруда?

Глава 32

Белл все дальше уходила от дома, где жил Оливер. Праведный гнев гнал ее неведомо куда. В душе все бурлило. Она едва замечала привычную сутолоку рангунских улиц, наполненных людьми вперемежку с повозками, тягловыми животными и машинами. Она не обращала внимания ни на солнце, стоявшее высоко в небе, ни на капли пота, скользившие по спине. В голове вертелась только одна мысль: она обязательно полетит в Сидней, оставив позади все, включая и Оливера. Это виделось ей единственным разумным решением.

Когда к ней вернулось самообладание, она огляделась и обнаружила, что забрела в незнакомую часть города, изобилующую узкими улочками и переулками. Впереди она увидела группу бирманцев, вся одежда которых состояла из юбок. Один мужчина рисовал черной краской какие-то узоры на голой груди другого. Остальные стояли в очереди и ждали, когда и их разрисуют подобным образом. Погруженные в это странное занятие, они даже не взглянули на Белл. К группе подходили все новые мужчины. Белл осторожно прошла мимо и вышла на улицу пошире, надеясь, что та приведет ее к Секретариату. Ей хотелось разыскать Эдварда и сообщить ему, что она готова начать работу с Клейтоном Риверсом.