Пропавшие наши сердца

У нее все просчитано: по одной на два квартала до Финансового округа, а в другую сторону – почти до Гарлема. Все в пластиковых корпусах, и дождь им нипочем; маленькие, поэтому их можно прятать там, куда неделями никто не заглядывает. Даже если какую-нибудь и заметят, никто не обратит внимания – мусор, да и только. Никто ведь не приглядывается к содержимому сточных канав, урн, мусорных баков – наоборот, этого всячески стараются не замечать. По ее подсчетам, она спрятала две тысячи одиннадцать; сколько из них сейчас в рабочем состоянии, многие ли подключатся и отзовутся?

Десять, потом пятнадцать. Двадцать пять.

Вначале она не знала, что делать с собранными рассказами. Впервые ее осенило, когда одна из матерей, стиснув ей руку, произнесла дрогнувшим голосом: «Всем расскажите, что случилось с моей дочкой. Пусть весь мир узнает. Хоть с небес прокричите, если сможете». Окончательно идея обрела форму солнечным утром в Лос-Анджелесе, когда Маргарет, подняв взгляд, увидела вышку мобильной связи, кое-как замаскированную под дерево. Завернутую в зеленый брезент с узором из листьев, ветки торчат под прямым углом, неподвижные, словно руки у манекена. Северное дерево среди пальм, несоразмерно высокое – торчит, возвышаясь над живыми деревьями, и чуть слышно гудит. Что за послания оно передает? Маргарет на миг закрыла глаза и представила, как слова становятся видимыми, как голоса сетью опутывают город.

Сейчас она снова вспоминает об этом, глядя на монитор, где видно, как подключаются крышечки. Семьдесят, сто, двести.

В каждой крышечке – крохотный приемник, настроенный на частоту, которую транслирует сейчас ее компьютер. И миниатюрный динамик. С приемом до десяти миль, обещала ей Доми, качество звука отличное, слышно будет на весь квартал, а то и дальше. Отец Доми на этой технологии сколотил состояние, но ему и не снилось, для чего она пригодится. Друг за другом крышечки оживают, цифры счетчика ползут вверх. Двести пятьдесят. Триста. Каждая крышечка – светящаяся точка на карте, и точки эти тянутся на север от Бэттери-парка, усеивают китайский и корейский кварталы, Адскую кухню, испещряют Средний Манхэттен и Верхний Вестсайд. Их уже больше пятисот, и с каждой секундой вспыхивают новые. Когда счетчик замирает на отметке «тысяча девятьсот», Маргарет наскоро прикидывает в уме. Почти девяносто пять процентов, твердая пятерка. Родители бы ею гордились.

Маргарет подносит к губам микрофон, откашливается, и по всему городу, квартал за кварталом, потрескивая, просыпаются приемники в крышечках, ловят ее волну. Голос пробивается из-под корней деревьев, из мусорных баков, из трещин в стенах, из-под фонарных столбов – отовсюду, где она за последний месяц успела спрятать крышечки. До сих пор они лежали незамеченные, ждали своего часа, а теперь из этих кругляшей льется ее голос, на удивление громкий, пугая прохожих. Голос этот, чуть с хрипотцой, будто старая пластинка, звучит во всех концах города. Один-единственный голос, но говорит он от имени многих.

Необязательно это делать вживую, советовала Доми. Можно и в записи, так безопаснее. Твое присутствие необязательно. Говорила Доми ласково, как с упрямым ребенком.

Маргарет покачала головой: пусть, но я так хочу.

Она не может объяснить почему, но сердцем чует: есть вещи, которые человек должен делать сам. Давать показания. Прощаться с умирающими. Поминать ушедших. Есть дела, которые требуют твоего присутствия. Но есть и еще причина, которую Маргарет до конца не осознает, лишь чует, как чуют присутствие призрака. Она не успела проститься с родителями, они умерли в одиночестве, без нее, а она должна была быть рядом, увидеть того, кто толкнул отца, выжечь в памяти его лицо каленым железом; должна была сидеть возле больничной койки отца, среди миганья и писка приборов, должна была поцеловать его на прощанье. Должна была подхватить маму, и если не спасти, так хотя бы успеть посмотреть с любовью в ее гаснущие глаза. Словами этого не передать, но Маргарет чувствует всей душой, насколько это неправильно, как чувствует биение собственного сердца, громкое, словно литавры. Ее родители так и не дождались заботы, положенной им по праву, зато теперь она хоть немного позаботится о тех, чьи истории собирается рассказать, – это все равно что сидеть рядом и держать за руку.

Одна в темном заброшенном доме, она открывает первую из записных книжек с историями, собранными за последние три года, у нее их целая библиотека, и они всегда при ней. Рассказы, бережно записанные бисерным почерком, – ей поручено их сохранить и поделиться. Она читает вслух то, что ей нашептали, – пусть ее устами говорят родители тех детей. История за историей, ребенок за ребенком.

Сначала – общий контур. Только имя, чтобы никого не выдать. Эммануэль. Джеки. Тьен. Паркер. Город, откуда они родом. Беркли. Декейтер. Юджин. Детройт. Сколько было им лет, когда их забрали. Девять. Шесть. Семь с половиной. Два.