Проржавленные дни: Собрание стихотворений

Условия, в которых ей приходилось существовать, настолько чудовищны, что могли бы показаться вымыслом. «В декабре прошлого года я смалодушествовала и чуть-чуть не отправилась к праотцам. Но у меня так сгустились обстоятельства, что я не могла себя преодолеть – жила впятером в хате с 4 чеченцами, вшивыми, грязными, они у меня все воровали, по стенам лазили мокрицы, а хата была без двери (в декабре), тут же любовные неурядицы <…>, а вся хата с носовой платок, а в дверях стояла корова, для того, чтобы в хату войти нужно было, – буквально, – лезть под хвост корове… Вот я и сдрейфила. Теперь держу себя в руках, крепко держу, да и мои оккультные убеждения сыграли огромную живительную роль. Точно свет открылся. «Свет на пути». Была неделю в больнице, насилу меня спасли. Всю ночь спасали»[33] (22 августа 1947 года). Но при этом с начала 1940-х годов к ней возвращается поэтический дар: как только ей удается наладить регулярную переписку с оставшимися на свободе друзьями – А. Златовратским, М. Яковлевой, Н. Минаевым и присоединившимся к ним позже незнакомым ей лично Д. Шепеленко – почти в каждом письме она посылает по 1–2 стихотворения.

Взамен она просит книг, газет, стихов, сведений о знакомых из прошлой жизни: «Мне иногда кажется, что все умерли. И я осталась одна среди снега в огромных просторах, на маленьком островке»[34]. Несмотря на 4000 километров и двухмесячные перерывы в репликах, в началу 1950-х создается хрупкая иллюзия ее дистанционного участия в литературной жизни. Пастернак передал ей через Шепеленко весточку и, вероятно, несколько стихотворений; она откликается: «Пастернак <…> очень понравился, поблагодарите его пожалуйста. Вообще его личность мне очень симпатична – это большой, добрый, честный и очень талантливый ребенок, святой ребенок. Я так его воспринимаю, хотя с ним была знакома мало. Кажется мы с ним виделись последний раз на похоронах А. Белого, стояли в почетном карауле у гроба. В профиль он очень похож на Пушкина»[35]. Она ждет и даже требует отзыва о своих стихах, взывая к беспристрастности рецензентов и прямо запрещая им смягчать отзывы, смущаясь ее бедственным положением. Собственно, стихи – главное ее беспокойство и последнее, что связывает ее с миром: «Стихов много и самое страшное, что все они (если я умру) пропадут. Кто-нибудь будет ими разжигать печку. И некому их переслать, чтобы сохранили. Есть много плохих, но есть и довольно хорошие, мне жаль их больше, чем все остальное в жизни. У меня есть тетрадь, куда я их переписываю и есть старая еще московская где много стихов в черновиках, здешних, которые надо еще найти, раскопать в залежах» [36]. Вновь появляющиеся стихотворения она переписывает в нескольких экземплярах и посылает каждому из своих регулярных корреспондентов, горько переживая каждый новый случай нерадивости почты: пропадает не только текст и утомительный труд копииста, но и драгоценные марки – одна из главных статей расходов, чувствительнейшая при ее ничтожной и нерегулярной пенсии. И даже когда письма доходят до адресатов, беспокойство о стихах не оставляет ее, и это понятно: друзья милы, но безалаберны, да и сами ходят под ударом (а Ямпольская – ближайшая подруга – в лагере, а Минаеву лагерь предстоит); Кугушева просит передать тексты И. Н. Розанову (профессору, коллекционеру, историку – ее бывшему учителю по Брюсовскому институту), но, по иронии судьбы, именно этот корпус текстов пропал, тогда как друзья всё, что было в их силах, сохранили.

Ее жизнь этих лет – непрестанные переходы от насмешливого благодушия («Хорошо, если бы Вы приехали ко мне вместо Крыма, ведь это почти одно и то же. Только нет гор, нет деревьев, нет моря, почти нет травы»[37] – письмо Златовратскому) к самому черному отчаянию: «Я больше не выдерживаю. Я потеряла все мужество, всю свою спасительную непроницаемость. Я форменно голодаю. Перспектив никаких»[38]. Как и любому изгнаннику, ей кажется, что благоденствующие друзья забыли о ней и не прилагают должных усилий к ее возвращению. Между тем, это не так – и в 1956-м году ей приходит долгожданное разрешение на выезд, но в Москву ей ехать не к кому: тетя ее умерла, а больше никого нет; поэтому 5 мая она отправляется в Малоярославец, где живет ее подруга[39] и где вообще образовалась повышенная концентрация писателей: в один из ближайших дней после приезда она встретила на почте Петникова, отправлявшего бандероль Андроникову – он ее не узнал.