Проржавленные дни: Собрание стихотворений

Шуршит китайский шелк на серебре парчи
Гранатов бархат спущенной портьеры,
И Страдивариус, казалось мне, звучит
В руках искусного седого кавалера.

Венецианские мерцают зеркала.

Хрусталь и золото – тяжелые флаконы,
Быть может, дю-Барри по капле пролила
На пурпур столика тревогу благовонья.

В брюссельских кружевах запуталась серьга

Прохладной каплей синего сапфира,
И белый горностай белее, чем снега,
И холоднее северной Пальмиры.

Так хрупок звон фарфоровых вещей,

Саксонской старины изящны безделушки,
На синей чашке пастушок в плаще
Нашептывает нежное пастушке.

А рядом древние уродцы в хоровод

Сплелись, больные персонажи Гойи –
Три тонких головы, раздувшийся живот,
И в сладострастной пляске слиты трое.

Люблю бродить в спокойной тишине,

Перебирать века влюбленными руками,
И жаль – людей и жизни больше нет,
Но жизнь вещей бессмертнее, чем память.

1930

ПАМЯТИ МАЯКОВСКОГО

Багровы розы Беатриче.
Поют гудки. И трубы говорят
На перекрестках улиц. Голос птичий
Расплескивает ранняя московская заря.

Бегут трамваи. Ветер

Апрельской прелой влажною землей
От крутого двора на Поварской. Где ветви
Зеленым пухом яблонь. Где разлет

Колонн. И белая прохлада

Высоких комнат. Музыка. И он.
Спокойно вышедший из медленного ада
Любовных бед, чудачеств и времен.

19 апреля 1930

КОМНАТА

Табачный дым в готическую высь
Тяжелой чернью на зверей крылатых.
Часы не бьют! Далекий шум Москвы,
И в стрельчатом окне туч оползень лохматый.
В осенний сумрак шелковым цветком
Качнется абажур. В углах проснутся тени.
Проснутся книги. И старинный том
Уводит в мир чудесных приключений –
И в фантастическую тишину
Скрип дилижанса, рога голос дикий.
Я вижу Лондон, Темзу и Луну
И как по улице проходит Диккенс.
Поет река. И стелется туман.
Янтарными глазами смотрят доки,
Косые паруса далеких стран,
Разноязычный говор стран далеких
И запах моря горький и чужой
В тавернах, где веселые матросы
Танцуют джигу с девкой портовой
И чокаются с Ньюмен Ногсом.
Часы не бьют. Но дробный дождь в стекло
Мне полной горстью бисеринок влаги.
Я отрываю взгляд от чужеземных слов,
Я сердце отрываю от бумаги.
Я вижу вновь высокие углы
И белизну узорную карнизов,
Рояль, застывший неподвижной глыбой,
И милых книг задумчивые ризы.
Опять со мной знакомый ветхий мир
Вещей и дел, видений и утраты.
И слушает, как встарь, бряцанье лир
На потолке высоком зверь крылатый.

1932, Москва

«Ты ушла, любимая сестра…»