Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Случайных совпадений становится все больше, игра в кошки-мышки между Жавером и Жаном Вальжаном подходит к концу, а революционные массы собираются на баррикадах. Тенардье похищает Вальжана и угрожает Козетте. Мариус переживает, поняв, что Тенардье – жулик, но при этом еще и человек, который спас его отца на поле боя. (На самом деле Тенардье пытался обокрасть его отца, подумав, что тот уже мертв.) Эпонина страдает, потому что Мариус любит Козетту. Жан Вальжан спасает едва живого Мариуса с баррикады. Он выносит его через клоаку и все равно остается неузнаваемым для Тенардье, который случайно оказывается возле того самого канализационного люка, откуда вылезает Жан Вальжан (и наконец-то может дышать). Вальжан притворяется, что стреляет в Жавера, но отпускает его, и полицейского настолько трогает его милосердие, что он совершает самоубийство. И вот тут, когда у читателя появляется надежда, что конец будет счастливым, а Мариус с Козеттой поженятся, снова появляется Тенардье. Увидев Вальжана на улице (и наконец узнав его как человека из клоаки), Тенардье устанавливает за ним слежку. Он понимает, что Жан Вальжан связан с Мариусом, и хочет вытянуть у Мариуса денег, раскрыв ему «правду» о прошлом. Тенардье делает ставку на имеющийся у него клочок пальто того «трупа», который Жан Вальжан тащил по клоаке. Он должен «доказать», что Вальжан – убийца. Но доказывает в итоге лишь то, что Жан Вальжан спас Мариусу жизнь. Впрочем, уже слишком поздно, потому что Вальжан уехал в деревню умирать.

Тут я всегда задумываюсь, почему Жан Вальжан вообще не желал, чтобы Мариус знал, что он спас ему жизнь. По сути, ему не хотелось, чтобы Мариус и Козетта считали себя обязанными ему. Справедливо. Хотя, если бы я спасла человеку жизнь, вытащив его из боя через клоаку, я бы предпочла, чтобы этот человек считал, что отныне находится у меня в неоплатном долгу. А еще я бы, пожалуй, дала объявление в газете, чтобы все знали, как я хороша. Но именно поэтому, друзья мои, я и не Жан Вальжан.

Меня восхищает, что Гюго умудрился удержать всё это в голове и связать все концы с концами. Вообще-то, учитывая, что нужно составить нечто вроде родословного древа, раскинувшегося на несколько страниц, чтобы вообще понять связи между всеми этими персонажами, неудивительно, что большинство людей на протяжении последних 150 лет предпочитали узнавать эту историю через песни. Впрочем, при первой публикации читатели расхватывали книги как горячие пирожки. Роман распродали в Париже за три дня. Трудно представить, как сильно людям хотелось прочитать эту книгу и как много она для них значила. Ее запрещала католическая церковь; ее публично сжигали в Испании. Заводские рабочие покупали книги вскладчину. Критики возненавидели роман и окрестили его книгой для людей, не умеющих читать. И все же Гюго достиг своей цели: он хотел, чтобы люди поняли, что он написал глубокую историю о несправедливости и необходимости перемен – о вещах, с которыми просто не мог мириться.

Тем не менее, хотя Гюго был успешным и известным писателем, он боялся, что в своем стремлении привлечь внимание к проблемам бедняков может показаться лицемером. Его биограф Грэм Робб считает это попыткой «искупить вину» за двойную жизнь, которую вел писатель: «Согласно статистическому анализу, с 1847 по 1851 год количество женщин, с которыми он переспал, превосходит число написанных им стихов». А стихов он писал немало! Однако он явно не слишком стыдился этого, поскольку к 1870-м годам уже снова играл роль Великого Писателя. В атмосфере «салонов», куда люди приходили полюбезничать с Великим, дамам, не носившим перчаток, он целовал ручки от кончиков пальцев до локтей. Если же дама пыталась провести старикана и перчаток не снимала, он засовывал любопытный палец под перчатку и водил им из стороны в сторону.

В Гюго удивительным образом уживались общественный активист, уважаемый писатель, сексуальный маньяк и эгоист. Его слава росла, и имя Гюго становилось основой для многих специфических французских слов, от Hugotiste (поклонник Гюго) и Hugocrate (одержимый Гюго) до Hugolisme (сходство с Гюго) и глагола hugolatrer (боготворить Гюго). С одним из худших побочных эффектов гюгомании столкнулся поэт, который, как считается, умер от ненависти к себе после того, как однажды в гостях случайно разбил вазу, принадлежавшую великому писателю. Английский поэт Алджернон Чарльз Суинберн, прославившийся своими сочинениями о лесбиянстве и каннибализме (безумец!), писал, что мечтает каждый день чистить Гюго башмаки. К чести Гюго следует сказать, что всякий раз, когда этот чистильщик сапог оказывался рядом и восторгался им воочию, тот притворялся, что не понимает английского, а позже – что вообще оглох.