Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Заметка, которая привлекла внимание Стендаля, появилась в газете в 1827 году. В ней рассказывалось о гувернере Антуане Берте, красивом молодом человеке из крестьянской семьи, который работал в семье Мишу и, возможно, крутил роман с хозяйкой дома. Затем он перешел на работу в семью Кордон и вступил в отношения с дочерью хозяев. По неизвестной причине он ушел от них и попытался застрелить госпожу Мишу – в церкви, прямо как Жюльен Сорель, – а затем покончить жизнь самоубийством. Ему не удалось ни одно, ни другое, после чего он предстал перед судом и был отправлен на гильотину.

По моему краткому описанию Жюльена не трудно понять, почему в юности, когда мы безрассудны, он кажется интересным и пленительным. А еще можно понять, почему впоследствии, сильно повзрослев, я признала его полным идиотом. Я говорю о том, каким он видится именно мне. Такая переоценка литературного героя не только показывает, в какой степени я изменилась (и слава небесам за периодические coups de vieux), но и говорит, что в молодости мы читаем книги быстро и видим их такими, какими хотим, а не такими, какие они есть. В первый раз я читала Le Rouge et le Noir отчасти по необходимости, а не ради удовольствия (роман был в списке для чтения к курсу французской литературы), и мне нужно было одолеть его поскорее, чтобы написать о нем эссе. Позже я перечитала эту книгу по собственному желанию и сумела занять позицию обычного читателя, а не человека, который пытается проанализировать, что именно это произведение говорит о роли романа в XIX веке. Я считаю, что лучше всего читать книги по собственному выбору, поскольку такое чтение самое искреннее. Само собой, в школе и университете нам не обойтись без обязательных к прочтению текстов, и отказываться от них глупо. Но все же есть нечто раскрепощающее в том, чтобы читать просто потому, что хочется, а не потому, что тебя к этому обязывают.

Истинная задача романа – помочь нам понять себя и других, особенно в мире, где многие из нас чаще сталкиваются с историями в изложении Netfix, чем с литературными сочинениями. Я говорю об этом без осуждения, поскольку считаю все истории равными и сама нередко наслаждаюсь экранными повествованиями. Писательница Лайонел Шрайвер однажды сказала мне, что если бы начинала сейчас, то, возможно, отдала бы предпочтение сценариям, а не романам. Но я не уверена, что какая-либо другая повествовательная форма может взаимодействовать с нашим сознанием так, как роман. Не признав этого, мы рискуем потерять кое-что важное в культурном отношении. Да, можно пересматривать любимые сериалы и любимые фильмы и сопереживать разным героям на разных этапах жизни. Можно спустя годы снова увидеть что-то на экране и совсем по-новому взглянуть на некоторые детали. Но великое преимущество романа в том, что историю, изложенную в нем, держишь в голове: ты сам становишься сценаристом и продюсером, сам подбираешь актеров и сам садишься в режиссерское кресло. Ты ставишь свет и задаешь атмосферу. Ты «видишь» и «слышишь» героев такими, какими хочешь. Разумеется, писатель – автор романа – ведет тебя, как путеводная звезда. Но в некотором смысле он просто рассказывает и формирует историю, а воображаешь ты ее сам. Он служит тебе проводником, но путь проходишь именно ты.

Поскольку чтение романов предполагает столь сильные личные переживания, они открывают в твою душу окно, о котором знаешь лишь ты. Романы великолепно показывают, как ты изменился с течением жизни и какие уроки ты – и только ты – усвоил. Взять, например, меня и Жюльена Сореля. Когда я впервые представила его, он был эффектным, элегантным, умным, харизматичным и чертовски привлекательным. А еще, конечно, совершенно недосягаемым. Можно вообразить, как я следила за его приключениями в книге, неровно дыша и глотая слюнки. (Ладно, я же просила, не судите строго.) Оглядываясь назад, я понимаю, что относилась к Сорелю так же, как ко всем привлекательным французам, которых встречала в то время. В моих глазах они стояли на пьедестале: как я ни старалась, мне не удавалось никого из них заинтересовать. И вы, вероятно, понимаете, в чем была моя ошибка с этими «стараниями»… О, как же мне теперь неловко! Но сейчас, вспоминая этих французов, я сознаю, что в них не было ничего особенного. И ничего особенного – совсем – нет в Жюльене Сореле. Я совершенно не понимала роман, раз меня восхищал этот герой. Точно так же, как не понимала, что мне нужно для счастья в собственной жизни, поскольку «слишком старалась» привлечь внимание неподходящих заносчивых французов, которых звали Гийомами и Эрве.