Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы

Дом, что стоял напротив двухэтажного фабричного цеха, фасадом выходил на канал. И выглядел этот красавец в сравнении со своим низкорослым визави настоящим замком: старинный особняк цвета нежной охры с полукруглым эркером, украшающим фасад, с башенкой и шпилем, взлетающими над куполом крыши. И, должно быть, с высоченными потолками – три этажа этого дворца по высоте равнялись пяти обычным. Парадный вход в четыре дверных полотна, огромные окна – рамы без переплетов – завешанные «театральными» волнистыми шторами; железные ворота, тоже всегда наглухо запертые. Это здание и поныне украшает небогатую архитектурными изысками улицу моего детства.

Дотянуться до высокого бельэтажа было невозможно даже на цыпочках, даже встав на плечи друг к другу. И было невозможно увидеть, а что же там внутри. Вывески у входа тоже не было, но всем откуда-то было известно, что в здании находится секретный институт по судостроению. Секреты в те годы были всюду. Однако и мы, дети, знали, что в здании «делают чертежи кораблей».

Я еще не задумывалась о выборе профессии и примеряла на себя разве что роль учительницы младших классов, беззаветно преклоняясь перед собственной учительницей, но в итоге моя профессия оказалась связана именно с корабельной наукой. Ведь прежде, чем всецело посвятить себя литературным трудам, я исследовала формулы морских глубин.

На противоположном конце улицы, в подвале углового дома, находилась булочная. Там я училась совершать покупки: отдать деньги, получить сдачу, не уронить горбушку-довесок. Я застала еще развесную продажу хлеба: продавщица, подкладывая маленькие кусочки хлеба к основной части, добивалась равновесия двух чаш весов – на второй чашке стояли чудесные, как железные солдатики, гирьки. Довесок был моей законной премией и съедался на обратной дороге к дому.

Примерно в это же время у меня появились первые карманные деньги, сэкономленные на школьных завтраках или утаенные из «сдачи». И я стала совершать покупки не «под заказ», а для себя лично. Чаще всего – дешевые конфеты без фантиков: ириски, леденцы, «подушечки». Когда у меня набиралась мелочь, равная цифре на ценнике – за сто граммов конфет – я протягивала ее продавщице и получала заветный кулёчек.

Однако меня манил большой «гастроном» напротив булочной, хотя о нем мне запрещалось и думать. Ведь чтобы попасть в «гастроном», следовало перейти проспект Римского-Корсакова с оживленным автомобильным движением. И этот запрет я нарушала тоже, каким-то чудом проскакивая на другую сторону улицы под носом у мчащихся машин (мне было семь или восемь лет) – отдельное спасибо внимательным водителям! Тот магазин был для меня так притягателен, как, думаю, для нынешних детей – супермаркет.

Итак, я входила в торговый зал и сворачивала к высоким стеклянным витринам кондитерского отдела – эра магазинов самообслуживания была еще впереди. Я с вожделением рассматривала насыпанные в аккуратные вазочки недоступные мне сладости: плиточки в плотных фантиках («Мишки» и «Белочки»), батончики шоколада, и россыпи конфет, закрученных в блестящую фольгу. Где-то в уголке виднелись и подушечки с ирисками, совсем такие же, как в моей булочной, но меня ужасали цены в этом магазине. Я долго не могла понять, почему все сладости стоили здесь на порядок дороже. За какие-нибудь «подушечки» (в булочной они стоили 1 руб. 40 коп.) здесь требовалось уплатить 14 руб. Прошло немало времени, прежде чем я разобралась, что в «гастрономе» указана цена за килограмм, а в булочной за сто граммов. А переводить «страшные» цены за килограмм в приемлемые за маленький кулек я научилась и того позже: классу к третьему-четвертому – мое первое применение в жизни школьных знаний. Несмотря на физическую бойкость, общаться со взрослыми я стеснялась, не решалась спросить продавщицу, хватит ли моей мелочи на заветную конфетку.

На этом же конце Подьяческой улицы, где находилась моя первая булочная, начиналась и дорога к храму – только сворачивать следовало за другой угол. Дальше, будто нарочно, чтобы затруднить поиск божественной сути, все улицы имели двойное название: старое и новое.

Канал Грибоедова, петляя вокруг трех сестер, трех Подьяческих улиц (Малой, Средней и Большой) услужливо раскинул Комсомольский мост по дороге в церковь, всех выводя на площадь Коммунаров. Этими убойными названиями власть пыталась отвадить от религии комсомольцев и жителей коммунальных квартир. К счастью, выстоял сам храм: небесно-голубой, с золотыми куполами, с якорями на колоннах ограды – Никольский Морской собор. А теперь, как и до революции семнадцатого года, люди вновь идут в Никольскую церковь через Харламов мост и Никольскую площадь.

В этом храме – действующих церквей было мало после войны – моя бабушка окрестила меня в младенчестве, а в дошкольном детстве водила к причастию. Ребенку не требовалось каяться в грехах, и он получал свою ложечку сладкого вина – Кровь Господню – авансом, за свою невинность. Не скажу, что я часто ходила этой дорогой впоследствии. За посещение церкви пионера, тем более комсомольца, могли исключить из общественной организации.

Но любопытные комсомольцы и комсомолки, и я среди них, в ночь Пасхального богослужения, через Комсомольский мост и площадь Коммунаров, шли к церковному садику, чтобы посмотреть крестный ход. Мы забирались на крыши дровяных сараев и оттуда, как с партийных трибун, смотрели на величавое шествие.

На эти же часы в городских кинотеатрах назначали ночные сеансы, чтобы отвлечь молодежь от опасного «религиозного опиума». Демонстрировали завлекательные фильмы с пометкой «Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается». Юность металась в поисках истины, а храм терпеливо ждал…