Прощай, творение

Она сидит неподвижно довольно долго, ее кофе остывает в чашке на полу. Артем чувствует, как и всегда, когда видит ее работу, странную неловкость, будто в душе за ней подсматривает.

Некоторое время стоит абсолютная, непроницаемая ничем тишина, и Артем уже думает, что ничего у Ливии не получится. А потом он видит в центре комнаты мягкое, золотое сияние. Сначала точку, будто искорку, которая разрастается вскоре, заслоняя шкаф с книгами и стену. Из этого золотого сияния, как из портала, в комнату вступает человек.

Он в плаще, древнем, напоминающем о песках Леванта, и Артему даже кажется, что он может разглядеть песчинки на ткани. Лицо у человека закрыто платком, видно лишь глаза, но эти глаза, пожалуй, самое красивое, что когда-либо видел Артем.

- Здравствуй, Шаул, - говорит Ливия. Ее голос становится смиренным и еще более тихим, чем обычно.

- Здравствуй, - отвечает он. У него теплый, ласковый и очень спокойный голос. Будто солнце касается Артема, когда он говорит. - Ты насладилась своей долгой жизнью, милая Ливия?

- Насладилась, господин. Благодарю тебя за нее.

Шаул смотрит на Артема, и этот взгляд, полный милосердия и сочувствия, каких никто прежде не испытывал к нему, почти ранит.

- А это - дитя твоей души, Ливия?

- Именно, господин.

Шаул, окруженный золотым сиянием, с удивительной красотой его глаз и голоса, кажется в обшарпанной квартире Ливии скорее святым из пустыни, чем демоном.

- Здравствуй, Артем, - говорит Шаул. - Ты ведь отправишься вместе со своим Учителем на место нашей неизбежной встречи?

И Артем осознает - Шаул, конечно, говорит не на русском. Но и с каким-либо другим из слышанных Артемом языков, язык Шаула тоже не схож. И все же Артем понимает его прекрасно, совершенно интуитивно.

- Разумеется, - говорит Артем с готовностью. - А можно вопрос... господин?

- Мне не с чего отказывать тебе, - говорит Шаул напевно. Артем понимает, что за язык использует Шаул. Тот же самый, на котором по-настоящему звучит Слово Артема. На котором говорит мир.

Но вместо того, чтобы спросить об этом удивительном языке, Артем выпаливает:

- Почему вы закрываете лицо?

Шаул смеется, и смех его разливается, как птичье пение. Вместо ответа он разматывает платок, и Артем видит его лицо, столь божественно красивое, что он почти готов заплакать. Шаул ласково улыбается ему, а потом говорит:

- Я хочу, чтобы вы явились в построенный вами дом как можно скорее, Ливия. Я лично пришел к тебе тогда и сейчас, в третий раз я повторять не стану. Поторопись.

Голос у него остается ласковым, никакой угрозы в нем не было и нет. Секунду спустя и самого Шаула нет, он исчезает, оставляя только золотое сияние, тающее еще с полминуты.

- Он ангел? - спрашивает вдруг Артем.

- Не знаю. Хотя я думаю, что это его истинный облик. Обычно он предпочитает несколько другой способ и манеру общения. А теперь иди, возьми ручку и бумагу, нам нужно побыстрее подготовить ритуал.

В голосе Ливии нет страха, но Артем видит, как побледнела она еще больше.

Глава 5

Габи сидит на сцене и болтает ногами, рассматривая зрителей. На коленях у нее перевозка для животных: новенькая, голубенькая и невероятно прекрасная по ее мнению.

Альбрехт говорит:

- Что это?

- Украла для Раду, в случае, если мы поедем на поезде, - пожимает плечами Габи. - То запихнем его туда и сэкономим на билете.

Альбрехт некоторое время молчит, на губах у него замирает блуждающая улыбка. Наконец, он тянет:

- Дорогая, ты ищешь оправдание клептомании. Все равно, что пить за день защиты китов!

Зал оглушительно смеется, и Габи болтает ногами, снова всматриваясь в зрителей. Сияющие глаза, сияющие улыбки, а все оттого, что она рассказывает им сказку.

Не сказку, не совсем так. Левацкую критическую притчу шестидесятых.

- Я тебя не отвлекаю? - спрашивает Альбрехт.

- Ты меня вдохновляешь, милый, - говорит Габи. И вправду вдохновляет, ведь Альбрехт прекрасен - у него прекрасные, совершенно морские, адриатического цвета глаза, и волосы спадают этими живописными русыми локонами.

Габи дала его внешность своему Марату. Да, Габи считает, таким должен быть Марат. Нет-нет, пусть он сидит в своей ванной и источает яд, но зрители должны видеть не изрытого дерматитом и оспинами несчастного калеку. Они должны видеть революцию, с ее тонкими чертами и глазами притягательной глубины.

Душа Марата должна быть обнажена на сцене, должна быть прекрасна.

- Что они смотрят? - спрашивает Альбрехт. Голос у него совсем не как у Марата, он мягкий, сладкий, певучий. Тот, кто стоит на сцене, неотличимый от Альбрехта и не существующий, говорит совсем другим голосом - глубоким и хрипловатым.

- Преследование и убийство Марата, представленное маркизом де Садом в Шарантонской психиатрической лечебнице силами пациентов. Культовая пьеса Петера Вайса.

Габи вдруг отставляет перевозку в сторону, вскакивает с неловкостью подростка, едва не сваливается со сцены и выкрикивает в зал:

- Марат! Мы, как прежде, живем в угнетении! К чертовой матери долготерпение!