Прощанье с Родиной (сборник)

Я обмер и подумал, что тетенька, похожая на Мэрилин Монро, сейчас им всем устроит сцену из рок-оперы «Некоторые любят погорячее», но, обернувшись, обнаружил, что тетенька накрашенная взахлеб целуется с дяденькой в толстых роговых очках, как у ирландского писателя Джеймса Джойса. Джеймс Джойс, кстати, тоже был тот еще кадр в смысле общественной и частной нравственности. Достаточно полистать его переписку с Норой Барнакль, чтобы вспыхнуть от стыда и сгореть без остатка. Правильно, что американцы хотели посадить его в тюрьму за роман «Улисс», который они сочли непечатным, правильно, хоть и не посадили. Сидеть вообще никому нигде не нужно, равно как и помирать.

Ужас! Федор и Кирилл, забыв про свои калькуляторы, втерлись к дамочкам медвежьего облика, что-то знойное им шептали, глубоко запустив в них руки и пальцы, отчего дамочки постанывали. Да все сильнее и сильнее.

Старичок! Дай-ка, я думаю, на старичка гляну, тоже одетого в очки. Может, хоть в нем сохранилась крепость нравственности и рассудочного отношения к разверзающейся действительности? Куда там! Глаза б мои на них со старушкой не глядели, на этих божьих одуванчиков, мгновенно обернувшихся цветами зла.

Автобус несся дико. Шофер, обратив к салону целое ухо, все газовал и газовал. Уж и картошечка из развязавшихся кулей посыпалась, огурчики, помидорчики, лучок, укропчик. Молочишко потекло, творожок размазался, сметанка разбрызгалась. Прыгали узлы, мешки, коробочки, коробки, пакеты, корзинки, но никто не обращал на это ровным счетом никакого внимания. Ай!

Ай! Ужас! Не хочу даже и думать о том, что написал. Надо скорей заканчивать, а то снова сойду с ума, как в тот раз. Ай!

И тут я спиной почувствовал страшную опасность, а обернувшись, понял, что не ошибся. Ко мне, меча молнии своими косыми глазами, молча пробиралась девушка-рысь. Алые узкие губы ея были влажны, дыхание учащено, как будто она уже выполнила непосильную работу.

— Подь! Подь сюда, фофан, — бормотала она.

— Куда сюда? — пятился я.

— Сюда, сюда, — показывала она на себя.

И вдруг (стар, сед, плешив, лыс, дни мои сочтены, а помню) так это запрокинулась на узлах, мешках и корзинках в совершенно развратной позе.

Я возмутился.

— Оставьте меня! — отчаянно вскрикнул я, поскольку запрокинувшаяся ухватила сухими крепкими пальцами рукав моей любимой куртки «Colonel», подаренной мне поэтом Юрием Кублановским, которому она в свою очередь досталась с плеча лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского.

Мой крик имел совершенно неожиданные последствия.

Некогда мирные пассажиры вдруг зарычали и стали меня окружать. Они рычали так:

— Ты вон чего вопрос ставишь!

— Мы — трах, а ты у нас — чистый.

— Ну-ка, давай, делай!

— Давай! — кричала рысь.

— Не хочу! — кричал я.

— Хочешь! — рычали пассажиры.

— У меня есть подруга, — объяснял я.

— Будет еще одна, — ликовали пассажиры.

— Не хочу. Ведь мы же люди. Нужно себя блюсти, а то остановится прогресс и вернется обратно.

— Ни хрена с ним не сделается, с твоим прогрессом. Ну-ка давай-давай!

Облепив меня, они образовали эдакий шар со мною в центре. Я поднялся по их конечностям выше шара и оттуда обратился к народу с разъясняющей речью:

— Граждане родные! Я не хочу превращаться в животное и терять человеческий облик. Оставьте меня, ради всего святого…

— Чего святого? Вон он что запел, гад! Терзай его, ребята! Крой!

Тут мне стало по-настоящему страшно. Несомненно терзали бы и растерзали. Стонала неутоленная рысь. Оскал лица ее был жуток, и я обратил свой взор к небу, надеясь увидеть там Бога. Но Бога нет на небе. В вышеупомянутый поломанный люк видны были серенькие тучки и след от реактивного самолета. А Бога я не увидел. Бога нет на небе. Бог есть, но его нет на небе.

— Терзай его, робя! Крой!

Стонала неутоленная рысь.

Оскал.

Но я уже уцепился, я поднялся еще выше, подтянулся и, перекрестившись, выпрыгнул из автобуса вон, больно ушибив ногу…»

— Так все-таки что насчет десерта, — раздался голос Дмитрия. — Не хочу быть навязчивым, но думаю, что вы никогда не простите себе, если не отведаете нашего венского яблочного пирога с корицей и марципанчиками.

— Мы-то себе простим и вас о том же просим, — несколько, пожалуй даже что и грубовато, сказанул Хабаров, и странно — Гдов не стал его окорачивать, а согласно покачал головой. Дмитрий шагнул назад, споткнулся, упал, поднялся, развернулся, исчез, оставив моих персонажей в лишь им ведомом пространстве и времени, где творились все эти идейно-ущербные безобразия, описанные старательным Гдовым.

«И я лежал на земле, — торжественно заключил Гдов. — Лежал, уткнувшись носом в крупную зеленую травинку. И я очнулся, и я понял — я на обрыве. Осторожно, как черепаха, вытянул шею и увидел внизу глину, камни, песок, воду. И вода эта несомненно являла собой великую сибирскую реку Е., впадающую в Ледовитый океан.